Роджер Кэйл
Настало время привести доводы в пользу пересмотра теории урбанизма в связи со взрывным ростом пригородов (suburban explosion). Субурбанизация, один из аспектов того, что Анри Лефевр называет «взрывным ростом» города, стала общепланетарным явлением. Часто пригороды обсуждаются в связи с англосаксонской моделью общества, и это справедливо. Частная собственность на землю, потребительский капитализм и идеология свободы, широко распространенные в Соединенном Королевстве и сообществах британских колонистов, сделали Австралию, Канаду, Соединенные Штаты и в некоторой степени саму Великобританию идеальными государствами для процветания прототипического пригорода с домами на одну семью. Однако необходимо провести переоценку англосаксонского пригорода в глобальном контексте. Есть два контраргумента против общепринятого мнения о субурбанизации как о преимущественно американской модели. Во-первых, доминирующая модель затемняет исторические параллели и альтернативные формы субурбанизации. Всегда существовали разные пути развития городской периферии. Во-вторых, и это более важно, в последние годы во всем мире появились новые формы субурбанизации, порождающие необходимость переосмысления теории урбанизма в целом. Далее мы покажем, что это имеет значение в контексте отдельных пространственных агломераций, которые принято называть глобальными городами. Акцент на усилении централизации ключевых экономик затмил тот факт, что развивающиеся пригороды становятся основой глобального города.
Формирование глобальных городов рассматривается преимущественно с точки зрения нарратива центральности. Само понятие глобального города вызывает определенную цепочку ассоциаций: центральные топосы, центральные функции, концентрированная урбанизация. Во многом это оправданно, поскольку агломерационная экономика в глобализированных городах создала легко узнаваемую архитектурную и социальную среду централизации: грандиозные небоскребы, сияющие офисные башни, становящиеся все выше и выше, увеличение плотности застройки, связанное с развитием финансовой индустрии, а также нарастающая рецентрализация населения, проживающего преимущественно в приватизированных, охраняемых и нередко джентрифицированных кондоминиумах[1]. В центре внимания исследователей глобальных городов оказываются преимущественно передовые производственные услуги (advanced producer services). Компании, их предоставляющие, часто расположены в центральных деловых районах, которые поддерживают быстро растущие, быстро меняющиеся и задающие темп развития финансовые отрасли в центрах глобализированных городских регионах[2]. Это привлекло внимание исследователей и широкой общественности к внутренним городам крупных финансовых центров, которые в основном ассоциировались с производством услуг, необходимых для функционирования глобальной финансовой экономики.
Функциональный акцент на этих основных услугах привел к географическому акценту на центре города. Ранние исследователи глобальных городов осуждали «двойственность» поляризованных рынков труда, где банкиры и работники фаст-фуда, юристы и сотрудники химчистки пребывали на одной территории и объединялись в разделении труда, ориентированного на получение финансовой прибыли (хотя размер заработной платы мог радикально различаться). И хотя иногда заходила речь о бэк-офисах в пригородных офисных парках, где занимались более рутинными аспектами производственного процесса, редко рассматривалась их связь с тем, что происходило в элитных сетевых пространствах в центре города. Отмечалось, что политика расширения и обновления соответствовала растущим потребностям в услугах и территориальным аппетитам этих отраслей, а также их высокооплачиваемых работников, «белых воротничков» (это происходило за счет резкой социальной поляризации и социально-экономической сегрегации). Аналогичным образом, стремление городов к глобальной значимости часто было сопряжено с впечатляющим развитием городов, мегапроектами и постройкой знаковых культурных и архитектурных объектов (например, музеев); становящийся все более популярным дискурс креативного класса в последнее время использовался в качестве доминирующей системы отсчета для разговора о разрастании глобальных городов. Географическим и функциональным стратегическим центром любой деятельности, от усовершенствования транспортных терминалов до поиска талантов, обычно является центральный город. Даже объекты, находящиеся на периферии с географической точки зрения (например, расширенные аэропорты или порты), функционально и логистически тесно связаны с потребностями и закономерностями экономики центрального города. Однако такой нарратив (здесь мы изложили его упрощенно и весьма неполно) упускает из виду важную тенденцию: формирование глобального города зависит от ускоренной субурбанизации соответствующего городского региона. Это подразумевает развитие бэк-офисов и региональной инфраструктуры, уменьшение плотности населения и так далее, а также разрастание этнических пригородов — типичного феномена мирового города.
Коль скоро основной особенностью мирового города является его центральность, в этой статье мы обсудим значение периферии в «диалектике центральности», которая, по словам Лукаша Стэнека[3], «состоит не только в противоречивой взаимозависимости между объектами, но и в противостоянии центра и периферии, сосредоточения и рассеяния, инклюзии (понятой здесь как включение в центр) и эксклюзии (понятой здесь как вытеснение на периферию)». Таким образом, пригороды, становящиеся глобальными, и центральные районы глобальных городов формируют друг друга диалектическим образом. В свою очередь, можно утверждать, что субурбанизация является необходимым и неотъемлемым конституирующим элементом центральности глобального города.
Субурбанизацию можно определить как сочетание экономического роста, расширения городского пространства и увеличения населения на периферии города. Хотя субурбанизация имеет свои особенности в разных регионах мира, этот общий термин можно с осторожностью использовать для обозначения всех видов периферийного роста: от традиционных жилых кварталов с домами на одну семью в Соединенных Штатах и старых пригородов Европы и Канады, где преобладают высотные здания, до новых малых городов за пределами китайских мегаполисов, а также трущоб и поселений сквоттеров в африканских и латиноамериканских городах. Пригородные районы состоят не только из жилых кварталов — они выполняют важнейшие инфраструктурные и логистические функции, а также обеспечивают рабочие места, поддерживая глобализирующуюся региональную экономику[4]. Новая типология и глобальная номенклатура субурбанизации обретают форму по мере того, как мы начинаем видеть весь спектр периферийного, нецентрального развития в рамках одной концепции[5]. Новые формы субурбанизма по всему миру становятся все более очевидными, как и проблемы стареющих модернистских пригородов, и мы сталкиваемся с современными реалиями глобализированной урбанизации, обновлением центрального города и его окраин. В этот период новые формы сливаются воедино на периферии; в результате возникает другой пригород и другой город. Теперь мы можем говорить о глобальной пост-субурбанизации, которая, в соответствии с определением историка Джона Тифорда[6], включает множество форм «субурбанизации, доведенной до предела, — итога двух столетий непрерывной деконцентрации населения столичных городов» (а также, добавим мы, экономической деятельности).
Субурбанизм в широком смысле можно определить как распространение «пригородного образа жизни». Пригородные модели землепользования, кардинальным образом отличающиеся от городских (хотя существуют гибридные формы, смешанные модели) породили различные социальные и культурные нормы пригородной жизни. Одной из причин такой динамики является плотность населения, поскольку она связана с транспортными и социально-экономическими различиями. Планировка инфраструктуры определяет не только более широкие стратегические возможности, которые открывает субурбанизм, но и серьезно ограничивает его в долгосрочной перспективе, поскольку его фиксированная структура препятствует альтернативному использованию[7]. Важно отметить, что хотя в прошлом «пригородный образ жизни» считался стереотипным и предсказуемым, теперь он привлекает гораздо больше интереса исследователей, поскольку население и морфология пригородов изменились.
Отличия между центральным городом и пригородом в существенной степени зависят от конкретной страны и региона. Например, не во всех пригородах плотность населения меньше: высокая плотность населения характерна не только для окраинных городов Америки, но и для европейских предместий, азиатских новых малых городов и канадских пригородов. Кроме того, существуют важные социально-экономические различия между пригородами и центральным городом, которые могут порождать диаметрально противоположные системы ценностей, влияющие на демократию, правосудие и экологическую устойчивость, хотя в настоящее время в пригородах идет борьба по вопросам коллективного потребления, культуры, гражданства и труда.
Формирование глобальных городов в некоторой степени можно рассматривать как форму создания топоса в пространстве потоков[8]. Между тем, становится все более очевидным, что динамика пространства потоков используется именно в глобализированных городских центрах, потому что региональная, пригородная сеть отношений только поддерживает этот процесс. Бегло рассмотрим один европейских и два североамериканских города, чтобы проиллюстрировать этот тезис.
Регион Лос-Анджелеса перестраивался с 1970-х годов для удовлетворения глобальных потребностей с помощью перекалиброванных и глобально ориентированных инфраструктурных проектов, большинство из которых охватывает пригородные районы Южной Калифорнии[9]. Основой глобального города стала фрагментированная и становящаяся все более приватизированной структура, созданная в предыдущие десятилетия. Местные крупные пригородные образования были интегрированы в пространственную и политическую логику региона на основе решений политиков, которые предоставили им особый статус в пространственном разделении труда. Местные власти разрозненных пригородных образований поддерживали проект глобализации, вплетая риторику величия мирового города в новую пространственную политэкономию. Так возникла новая децентрализованная и диверсифицированная структура, куда были вплетены функции глобального города. С одной стороны — Западный Голливуд, анклав между Лос-Анджелесом и Беверли-Хиллз, объединенный в отдельный муниципалитет в 1984 году, позиционировавшийся как «авангардный, утонченный, креативный город». Руководитель одной маркетинговой корпорации сказал в 1980-х годах: «Многое из того, что ассоциируется с Лос-Анджелесом, недавно осознавшим себя мировой столицей, исходит от Западного Голливуда». С другой стороны — Карсон, пригородный муниципалитет на юге Лос-Анджелесской котловины; этот город извлекает выгоду из возможностей, возникших благодаря расширению портовой экономики на север, вдоль автострад Лонг-Бич и Харбор. Четкая стратегия развития Карсона заключалась в том, чтобы обеспечить безопасную основу международным инвестициям. Таким образом, развитие Карсона было в значительной степени результатом переплетения интересов интернационального капитала и местных компаний, работающих в сфере недвижимости. Формирование глобального города в городском регионе Лос-Анджелеса обеспечило новый виток взаимоотношений: Карсон стал узловым пунктом интеграции глобальных экономических тенденций в местную городскую структуру. Кроме того, Карсон также является жилым пригородом, где этническое многообразие достигает довольно высоких степеней в США. Каждая из этнических групп региона составляет около четверти населения Карсона.
Своеобразное включение пригородных сообществ региона в глобальный город произошло в Комптоне, расположенном к югу от Лос-Анджелеса, одном из самых бедных пригородов США. В 1980-е годы он был одним из центров противостояния бандитских группировок, борющихся за контроль над территорией и рынками, а затем на некоторое время стал непревзойденным центром хип-хоп музыки. Летом 1988 года рэп-группа N.W.A. продала полмиллиона копий альбома «StraightOutta Compton», и это породило поток вызывающей само-стилизации в сообществе отщепенцев. Местная самоидентичность возникла благодаря решительной критике истэблишмента, которая выражалась в грубом реалистическом стиле и непримиримой капиталистической стратегии продаж, подпитывающей целую индустрию рыночной экономики Комптона. В отличие от сознательных симулякров маркетинговых стратегий Западного Голливуда, рэперы Комптона, как они утверждали, непосредственно показывали реальность и правду, выражая тем самым комптоновскую идентичность. Стратегия «реализма» стремилась к тому, чтобы голос местных жителей был услышан в ситуации тотальной маргинализации и криминализации. Мы видим здесь прямую противоположность стратегии «интернационализма» Карсона, южного соседа Комптона: создание образа мирного многонационального сообщества ради привлечения глобальных бизнес-инвестиций. В то время как другие муниципалитеты позиционировали себя как места инноваций, стабильности и успеха, музыкальные менеджеры Комптона создали образ города, где гангстеры стреляют из проезжающих автомобилей: «Это Комптон, детка».
Новый исполнитель из Комптона, Кендрик Ламар, представитель следующего поколения по отношению к N.W.A., рефлексирует об этом историческом наследии в песне «Комптон» (2013), исполненной совместно с доктором Дрэ из N.W.A. Припевая «Комптон, Комптон, на свете нет такого города, как мой», Ламар (и доктор Дрэ) сокрушаются:
Now we can all celebrate
We can all harvest the rap artist of NWA
...
This was brought to you by Dre
Now every muthafucka in here say
Look who responsible
For taking Compton international
I make ‘em holla oooooooh
...
Ain’t no city quite like mine[10].
В новом Комптоне Кендрика Ламара сочетается вымышленная реальность хип-хоп культуры и новая муниципальная реальность, где пригород с преобладающим афроамериканским населением берет под контроль «историческое наследие», где веет ветер перемен после прихода к власти Барака Обамы и где возник ряд новых инфраструктурных связей между магистралью Аламеда и легкорельсовым транспортом Блю-Лайн, проходящим через южные пригороды.
Мы видим постс-убурбанизированную, глобализированную среду тесно соседствующих, но весьма отличающихся друг от друга городских сообществ. Именно с этой точки зрения необходимо рассматривать Лос-Анджелес, который превращается в поставтономный город развитых пригородов, расовой диффузии и посткризисного восстановления.
История немецкого глобального города Франкфурта совершенно иная, хотя есть переклички с историей Лос-Анджелеса. Пригороды Франкфурта также завоевали известность в регионе глобального города. Периферия стала плацдармом для важных секторов экономики глобального города. Концентрация офисных высотных зданий в центре города часто затмевает общую тенденцию, которая состоит в том, что «настоящий» экономический центр Франкфурта смещается в лесистую местность на окраине города: Франкфуртский аэропорт, второй по величине в Европе после лондонского Хитроу, превратился в важнейший транспортный узел глобальных потоков пассажиров, товаров и информации, поскольку там постоянно расширяется и обновляется инфраструктура, связанная с авиаперелетами, а также первоклассные офисы, конференц-залы и гостиницы. Региональное кольцо небольших и полуавтономных пригородных образований стало важным объектом иностранных инвестиций и территорией периферизации глобализации; один из примеров — Эшборн на северо-западной окраине Франкфурта. В Эшборне, городе с населением 21 000 человек, существует 31 000 рабочих мест, в основном в сфере услуг, 14% из которых приходится на сферу финансовых услуг. Пожалуй, больше всего впечатляет, что с 2008 года в Эшборне располагается корпорация Deutsche Börse, фондовая биржа, которая покинула Франкфурт, чтобы платить более низкий налог на бизнес[11]. Пространственная форма периферии Франкфурта определяется несколькими противоречивыми динамическими процессами. Периферия не просто была колонизирована центральным городом, но стала продуктом экономического обмена как между центром и периферией, так и между различными субцентрами на периферии. Амбициозные крупномасштабные проекты в сфере жилищного строительства вблизи центров старых поселков отражают эту тенденцию урбанизации в той же степени, что и «реурбанизация» этих поселков, зачастую маньеристская и стилизованная, а также интенсификация исторических поселений. Даже в небольших населенных пунктах повсеместно возникают проблемы с социальным жильем, в то время как высокотехнологические компании в новых промышленных зонах и культурные центры в средневековых ратушах стали неотъемлемой частью нового образа прежних провинциальных городков. Так на смену равномерному «разрастанию города» все чаще приходит умножение эффектов централизации. Мы начинаем обнаруживать на периферии социально-пространственную структуру столь же сложную, как в центре глобального городского региона Рейн-Майн, или даже сложнее.
Развитие Торонто подтверждает общую картину, представленную выше. Городской регион был настоящим испытательным полигоном для перерегулирования отношений между центром и периферией по крайней мере на протяжении целого поколения. Взрывной рост пригородных жилых районов (и сопутствующее увеличение числа рабочих мест), вызванный резким демографическим и экономическим ростом городского региона после Второй мировой войны, стал основным фактором превращения Торонто в «глобальны город Канады». Хотя для городской экономики важно присутствие кластера финансовых услуг и креативного кластера в центре города, ее сильными сторонами также являются региональное производство (например, сборка автомобилей и производство запчастей), услуги производителей, транспорт, культура, медиа, образование и туризм. Международный аэропорт «Пирсон», расположенный на западе города, превратился в крупный пригородный центр занятости и экономической активности. Произошло расширение пригородных жилых районов вокруг аэропорта, а также других пригородных центров.
На периферии Торонто есть интернационализированные центры бизнеса, такие как город Маркхэм с 400 корпоративными головными офисами. Однако важный сюжет, связанный с развитием Торонто, заключается в том, что иммиграция стала пригородным процессом. Долгое время считалось, что иммигранты зависят от институциональных и культурных структур внутреннего города, но иммигранты все чаще селятся в периферийных районах, по отношению к городскому региону. Более 70% трехсоттысячного населения Маркхэма составляют люди неевропейского происхождения; почти 60% родились за пределами Канады. Треть населения говорит на севернокитайском языке или кантонском диалекте китайского языка[12]. И ситуация в Маркхэме не уникальна для этого региона. В Бремптоне и Миссиссоге наблюдается та же тенденция. С точки зрения демографии, культуры и (все чаще) экономики мировой город превращается в глобальный пригород.
Нарастающая урбанизация в настоящее время является глобальным явлением. Она включает в себя продолжающиеся процессы традиционной субурбанизации и разнообразные новые формы пост-субурбанизации. Несмотря на так называемую «урбанистическую революцию»[13], рост городов по всему миру происходит за счет развития периферии или пригородов. Сторонники глобального и креативного развития городов и исследователи экономики глобальных городов часто настроены предвзято по отношению к (джентрифицированным) центральным и густонаселенным городским районам и промышленным зонам, что вызывает стремление к широкомасштабной реурбанизации. Тем не менее, субурбанизация остается доминирующим способом строительства городов. Универсальность субурбанизации и безграничное разнообразие ее процессов и результатов создают всеобъемлющий, но специфичный набор сценариев.
Все тематические исследования, представленные в этом кратком очерке, относятся к городам глобального Севера, но также наблюдается и рост глобальных пригородов в мегаполисах и небольших городах глобального Юга[14]. Кроме того, больше нельзя игнорировать интеллектуальную сферу глобального города. Это особенно актуально, поскольку пригороды глобального города вносят более заметный и всесторонний вклад в стремительное обновление и разнообразие, которые можно видеть во всем городском мире; они бросают вызов общим моделям западной урбанизации. Глядя с «расширяющегося края глобального города» на динамический процесс, который движет городскую революцию сегодня[15], студенты, изучающие глобализирующиеся города, теперь должны обратить внимание на важные вызовы (пост)субурбанизации. Изучая пригороды глобального города, или, другими словами, глобализирующиеся пригороды мировых городов, мы можем лучше понять возникающие формы урбанизации и урбанизма во всем мире в целом, но также учитывать конкретный опыт пригородов в рамках исследований глобализирующихся городов. Это включает рассмотрение субурбанизма как распространения качественно иного «пригородного образа жизни», который необходим для формирования региона глобального города. Этот образ жизни теперь сам по себе полностью глобализирован, и речь не идет о «провинциях» центральных «мегаполисов» с глобальной экономикой.
Тим Баннелл и Анант Маринганти сетуют на то, что исследователи склонны фокусировать внимание на важнейших финансовых мегаполисах, особенно на Западе[16]. По их мнению, это препятствует сбору данных и концептуальному осмыслению других урбанистических процессов. Авторы подчеркивают: необходимо рассматривать «разнообразие как неотъемлемую составляющую спорных глобальных процессов», нам нужно «обратить внимание на пересекающиеся запутанные пути, по которым циркулируют идеи, соединяя города, причем эту циркуляцию идей нельзя ни игнорировать, ни сводить к одностороннему движению. Концептуальный подход такого рода и преодоление опасений, связанных с непредсказуемостью актуальных исследований, требуют создания общих программ и методов совместной работы ученых разных стран».
В будущем нам необходимо учитывать как разницу между центральным городом и пригородами, так и разнообразие самих пригородов, включая гибридные, промежуточные и постсубурбанистические формы. Разные формы субурбанизма — как особого образа жизни — включают в себя такие элементы, как центральность/периферийность, масштаб, сочетание различных видов землепользования, характеристики населения, власть/контроль, управление, способы передвижения, услуги и удобства. Необходимо рассматривать общую тенденцию к глобальному субурбанизму через призму локальных проявлений и признать, что пригороды представляют собой неотъемлемую часть глобального города.
[1] Neil Smith. New globalism, new urbanism: gentrification as global urban strategy; Ute Lehrer. Willing the global city: Berlin’s cultural strategies of interurban competition after 1989 // The Globalizing Cities Reader. Second edition. Edited by Xuefei Ren and Roger Keil. Routledge, 2018.
[2] См. Статьи Питера Тейлора и других исследователей из аналитического центра Globalization and World Cities Research Network (GaWC) в книге The Globalizing Cities Reader. Second edition. Edited by Xuefei Ren and Roger Keil. Routledge, 2018.
[3] Stanek, L. (2008) Space as concrete abstraction: Hegel, Marx, and Modern urbanism in Henri Lefebvre, in K. Goonewardena, S. Kipfer, R. Milgrom, and C. Schmid (eds.) Space, Difference, Everyday Life: Reading Henri Lefebvre, London and New York: Routledge: 62–79. P. 74.
[4] Jean-Paul Addie. Flying high (in the competitive sky): conceptualizing the role of airports in global city-regions through “aero-regionalism”; Cynthia Negrey et al. One package at a time: the distributive world city // The Globalizing Cities Reader. Second edition. Edited by Xuefei Ren and Roger Keil. Routledge, 2018.
[5] Harris, R. (2010) Meaningful types in a world of suburbs, in M. Clapson and R. Hutchison (eds.) Suburbanisation in Global Society. Research in Urban Sociology, 10, Bingley: Emerald Group Publishing; Harris, R. and Vorms, C. (eds.) (2017) What’s in a Name? Talking about Urban Peripheries, Toronto: University of Toronto Press.
[6] Teaford, J. (2011) Suburbia and post-suburbia, in N. A. Phelps and F. Wu (eds.) International Perspectives on Suburbanization: A Post-Suburban World? Basingstoke: Palgrave Macmillan: 15–34. P. 15.
[7] Filion, P. and Keil, R. (2017) Contested infrastructures: Tension, inequity and innovation in the global suburb, Urban Policy and Research, 35,1: 7–19.
[8] Manuek Castells. Local and global: cities in network society; Saskia Sassen. Local cities on global circuits // The Globalizing Cities Reader. Second edition. Edited by Xuefei Ren and Roger Keil. Routledge, 2018.
[9] Erie, S. (2004) Globalizing L.A.: Trade, Infrastructure, and Regional Development, Stanford: Stanford University Press.
[10] Теперь мы все можем праздновать, мы все можем собрать урожай рэп-исполнителей N.W.A. <…> Все это произошло благодаря Дрэ. Теперь любая гнида может здесь сказать: «Посмотрите, кто несет ответственность за то, что Комптон вышел на международный уровень. Я заставлю их кричать». <…> На свете нет такого города, как мой.
[11] Belina, B. and Lehrer, U. (2017) The global city region: Constantly emerging scalar fix, terrain of intermunicipal competition and corporate profit strategy, in: Boudreau, J., P. Hamel, R. Keil and S. Kipfer (eds.), Governing Cities Through Regions: Transatlantic Perspectives, Waterloo: Wilfrid Laurier Press: 83–97.
[12] Ibid.
[13] Lefebvre, H. (2003) The Urban Revolution, Minneapolis: University of Minnesota Press; Brugmann, J. (2009) Welcome to the Urban Revolution: How Cities are Changing the World, Toronto: Bloomsbury Press.
[14] Roy, A. (2015) Governing the postcolonial suburbs, in P. Hamel and R. Keil (eds.) Suburban Governance: A Global View, Toronto: University of Toronto Press: 337–48; McGee, T. (2015) Deconstructing the decentralized urban spaces of the mega-urban regions in the global south, in P. Hamel and R. Keil (eds.) Suburban Governance: A Global View, Toronto: University of Toronto Press: 325–36.
[15] Brugmann, J. (2009) Welcome to the Urban Revolution: How Cities are Changing the World, Toronto: Bloomsbury Press.
[16] Bunnell, T. and Maringanti, A. (2010) Practising urban and regional research beyond metrocentricity, International Journal of urban and Regional Research, 34, 2: 415–20.
Источник: The Globalizing Cities Reader (2017)