Фаранак Мирафтаб
В этой статье пересматривается концепция радикального планирования, в рамках которой в последние два десятилетия уделяется больше внимания инклюзии и участию. Статья формулирует понятие повстанческого планирования как набора радикальных практик планирования, отвечающих неолиберальным особенностям доминирования через включение. В ней подчеркивается гегемонистское стремление неолиберального капитализма стабилизировать отношения между государством и гражданином путем вовлечения гражданского общества в управление, а также подчеркивается важность спорных территорий включения и доминирования для радикального планирования. Набирающая обороты борьба за гражданство на глобальном Юге, приправленная сложностями отношений между государством и гражданами в колониальных и постколониальных режимах, предлагает исторический взгляд, необходимый для антигегемонистической практики планирования. По мере того как общества постблагосостояния (post-welfare societies) сужают сферу общественной ответственности, усиливая неравенство и отчуждая маргинализованное население метрополии, взгляд с позиции глобального Юга приобретает все большую актуальность для радикального планирования в эпоху глобального неолиберализма.
Статья вносит вклад в два актуальных разговора в рамках науки о планировании. Одна дискуссия, посвященная влиянию низового повстанческого отстаивания гражданских прав на планирование, основывается на концепции повстанческого гражданства (insurgent citizenship), впервые сформулированной Холстоном (1995, 2008) и включенной в дискурс планирования Сандеркоком (1998a, 1998b), Фридманом (2002) и Мирафтабом (2006; Miraftab and Wills, 2005). Другой разговор касается колонизации и теории планирования, склонной универсализировать опыт метрополии (см. Simone, 2004; Watson, 2002, 2006; Yiftachel, 2006).
Каждый из четырех разделов статьи посвящен ключевому вопросу для понимания понятия повстанчества и повстанческого планирования. В первом разделе, «Новый взгляд на партисипативность», рассматривается роль участия граждан в неолиберальном управлении. Во втором разделе, «Кампания по борьбе с выселением в Западной Капской провинции ЮАР», рассматривается, как гражданские повстанческие практики распространяются по авторизованным и воображаемым пространствам действия. В третьем разделе, «Инклюзия и институт гражданства», подробно рассматривается связь между неолиберальной инклюзией и повстанческим подходом к гражданству. Четвертый раздел, «Смысл радикального планирования», раскрывает конкретные последствия низового повстанчества для практики радикального планирования и педагогики в эпоху неолиберализма. В последнем разделе статьи, «Взгляд с Юга», представлены важные идеи, почерпнутые из антиколониальной борьбы Юга. В этом разделе подчеркивается важность освобождения для радикального планирования и излагаются руководящие принципы движения. Практика повстанческого планирования характеризуется как антигегемонистическая, трансгрессивная и изобретательная. Антигегемонистическая, поскольку дестабилизирует нормализованный порядок вещей; она выходит за рамки времени и места, помещая историческую память и транснациональное сознание в центр своей практики. Она изобретательная, поскольку продвигает концепцию другого мира, который, по словам Уолтера Родни, и возможен, и необходим.
Как гражданское участие соотносится с неолиберальным управлением? Решающее значение для обсуждения гражданского участия в эпоху неолиберализма имеет признание того, как неолиберализм, будучи сильно идеологизированным проектом, опирается для достижения гегемонистской власти на легитимацию и ощущение гражданами своей включенности. Глобальные тенденции государственной децентрализации показывают, что структура инклюзивного управления имеет решающее значение для неолиберального управления. При любой возможности гегемонистская власть достигается через согласие граждан и их ощущение включенности. Хотя насилие и остается одним из доступных вариантов управления, неолиберальные технологии управления не опираются в первую очередь на принуждение и военную силу, как это делал экспансионистский меркантилистский капитализм колониальной эпохи (Rose, 1999). Неолиберализм следует понимать не просто как набор экономических мер, направленных на извлечение добавочного капитала, а как сеть мер, идеологий, ценностей и рациональности, которые работают сообща на достижение гегемонии капитала (Brown, 2003). Например, политика приватизации водных ресурсов, распространившаяся по всему миру, основывается не только на аргументе об экономической эффективности, но и на ряде ценностно ориентированных дискурсов, призванных оправдать коммодификацию (превращение в товар) базовой потребности — воды. Новое понимание гражданской ответственности определяет граждан, платящих за воду, как добродетельную противоположность «фрирайдерам». Свобода выбора, означающая, что граждане могут выбирать среди коммерческих поставщиков основных услуг, является еще одним ценностным дискурсом, используемым для легитимации глобального распространения приватизации воды.
При анализе того, как международные агентства по развитию смещают акцент на переосмысление хорошего управления в терминах участия граждан и развития местных органов власти, полезным будет чтение Антонио Грамши. Понимание гегемонии как нормализованных отношений, а антигегемонистических усилий как практик и сил, дестабилизирующих такие отношения, освещает спорные поля власти в неолиберальном инклюзивном управлении. Кокс (Cox, 2001) утверждает, что для стабилизации отношений государства с низовыми и неформальными сообществами международные агентства развития, такие, как, например, Всемирный банк, с 1980-х годов использовали гегемонистический ход сверху, сделав развитие местных государств, участие общин и партисипативное развитие одним из своих институциональных принципов. Свидетельством этого институционального шага является рост числа партнерств государства с общественными организациями и неправительственными организациями (НПО) за последние два десятилетия (Miraftab et al., 2008). Значительный корпус литературы фиксирует, как такая практика рутинизации участия сообществ выводит борьбу сообществ из поля политики и расширяет государственный контроль над обществом. Втягивание низовых движений в НПО поддерживает статус-кво, стабилизируя отношения между государством и обществом.
Хотя в демократических странах с низкой плотностью населения неолиберальное управление легитимирует свое господство, создавая некие оговоренные и контролируемые пространства для гражданского участия, этот процесс также создает разрыв, которым могут воспользоваться повстанческиедвижения. Символическое включение не обязательно влечет за собой перераспределение ресурсов. Противодействующие гегемонии движения могут использовать такие противоречивые условия для дестабилизации господства неолиберального порядка.
Кокс (Cox, 2001) сравнивает гегемонию с подушкой, которая может менять форму в зависимости от ситуации. Но доминирующая власть может удобно устроиться лишь в том случае, если гегемонии не брошен серьезный социальный и политический вызов. Рассмотрим, например, процессы государственной децентрализации. Эта глобальная тенденция воплощает гегемонистскую стратегию государства, направленную на сдерживание низовой общественной активности через официальные механизмы гражданского участия и выдвижения требований. Однако подобные шаги создают противоречия, стимулирующие низовые движения выстраивать демократию снизу. Благодаря упорной работе против гегемонии эти движения раскрывают и нарушают нормализованные отношения господства. (В терминах Грамши они начинают позиционную войну.)
На ум приходят примеры из Боливии, Бразилии и Южной Африки. Кёль и Фартинг (Kohl and Farthing, 2008), например, документируют, как в Боливии закон обязал жителей участвовать в принятии решений через местные органы власти, чтобы стабилизировать отношения государства с коренными общинами. Однако непреднамеренно, как отмечают Кёль и Фартинг, этот процесс укрепил движения за права коренных народов. Результатом стало изменение баланса сил, которое привело к появлению движения Евы Моралес и избранию первого президента страны из числа коренного населения.
Так же, как и пространства производства власти, пространства контргегемонистских движений многочисленны и изменчивы. Анализ движений сквоттеров на глобальном Юге показывает, как неформальные поселения, воплощая гражданское неповиновение, одновременно служат стабилизации системы. В силу своей незаконности поселения сквоттеров, хотя они и предоставляют доступное жилье для большинства бедных слоев населения, дают государству возможность для политического манипулирования в обмен на столь необходимые услуги. Но в то же время они порождают контргегемонистские и радикальные силы, проводя неподконтрольную государству мобилизацию и заявляя о своем праве на город.
В своей самой свежей книге Холстон (Holston, 2008) осмысляет неформальные поселения Бразилии как арены непокорной борьбы за гражданские права, которые одновременно создают стабильность в отношениях между государством и гражданами и дестабилизируют их. Повстанческие практики сквоттеров в Бразилии используют принципы универсального гражданства и основанный на правах дискурс, чтобы дестабилизировать старые формации дифференцированного гражданства. Дифференцированное гражданство, объясняет Холстон, предлагает равные права равным людям и, наоборот, неравные права неравным людям — только грамотные имеют право голоса. Повстанческое гражданство, с другой стороны, использует недавно установленное в Бразилии универсальное гражданство, в соответствии с которым все люди имеют равные права, чтобы нарушить нормализованные отношения, созданные в рамках дифференцированного гражданства. В неформальных поселениях, которые являются материальным выражением непокорности малообеспеченных жителей, организованные поселенцы, реализующие свое универсальное гражданство, мобилизуются, чтобы заявить о своем праве на город и на средства к существованию, предоставляемые городом. Холстон подчеркивает взаимосвязь дифференцированного и повстанческого гражданства. Подобно тому, как государство и гражданское общество никогда не бывают четко разграниченными понятиями, также и отношения между сквоттерами и государством не могут быть четко определены, равно как и дебаты о гражданских правах, лежащие в их основании.
Следующий раздел, посвященный кампании по борьбе с выселением в Западной Капской провинции ЮАР, является основой для обсуждения того, как низовые движения используют политические возможности гегемонистской системы для антигегемонистических шагов, и наоборот. Повстанческие движения не ограничивают себя пространствами гражданского участия, санкционированными властями (авторизованные пространства); они изобретают новые пространства или присваивают себе старые, где они могут ссылаться на свои гражданские права для продвижения своих антигегемонистических интересов. Повстанческие гражданские практики характеризует текучесть: через переплетение вовлечения и сопротивления они перемещаются между авторизованными и изобретенными пространствами гражданства.
Что такое повстанческие гражданские практики и как они перемещаются по предлагаемым и изобретенным пространствам действия?
Опыт Южной Африки после падения режима апартеида, возможно, лучшим образом иллюстрирует противоречивую природу глобализированного неолиберального капитализма. В 1996 году в ЮАР политическое освобождение и экономическая либерализация произошли одновременно. В то время как новая Конституция 1996 года распространила политическое гражданство на всех южноафриканцев, макроэкономическая политика роста занятости и перераспределения (Growth Employment and Redistribution, GEAR), принятая в том же году, лишила граждан их основных прав. Новоиспеченные граждане ЮАР неожиданно стали платными клиентами государственных и частных поставщиков базовых услуг. Этот процесс, менее заметный в неолиберальной Южной Африке после апартеида, чем во многих других государствах, демонстрирует, как граждане, символически включенные в управление и принятие решений, могут быть изолированы в материальном отношении и исключены.
Сегодня, более чем через десять лет после принятия новой Конституции ЮАР, малоимущих в стране по-прежнему принудительно выселяют из их домов, хотя и по другим причинам, чем при апартеиде. В Кейптауне первоначальная волна выселений в конце 1990-х годов была вызвана неспособностью платить за основные услуги и/или аренду жителями государственного жилья или задолженностью по ипотечным кредитам перед частными банками1. Недавняя волна принудительных выселений, которая привлекла большое внимание СМИ и вызвала коллективное сопротивление, служила ликвидации/переселению неформальных поселений, образовавшихся вдоль шоссе N2, соединяющего международный аэропорт с городом, — план, который важен для имиджа города и чемпионата мира по футболу 2010 года, который пройдет в Кейптауне.Кампания по борьбе с выселением в Западной Капской провинции ЮАР (Western Cape Anti-Eviction Campaign, или Western Cape AEC, или WCAEC), движение, официально основанное в начале 2001 года, служит зонтичным органом для ряда общественных организаций, кризисных комитетов и групп жителей, возникающих в бедных поселках Кейптауна, чтобы противостоять выселению и отключению услуг и требовать соблюдения прав на жилье и основные услуги. Как сказал один из активистов Кампании, они защищают свое право на город, воду и крышу над головой, потому что это предметы первой необходимости, а не привилегии. Их борьба направлена против «приватизации этих основных прав, которая ведет к дегуманизации бедных и тех, кто не может себе это позволить» (Роберт Уилкокс, интервью 2002 года). Кампания представляет собой объединение недовольных жителей, гражданских организаторов, сокращенных рабочих, профсоюзных активистов и цеховых профсоюзных уполномоченных, а также бывших членов правящей трехпартийной коалиции (Африканский национальный конгресс, African National Congress, Коммунистическая партия и Конгресс южноафриканских профсоюзов, Congress of South African Trade Unions). Она не примыкает ни к одной из политических партий и отстаивает свою независимость от АНК или Демократического альянса, которые в настоящее время борются за власть в Западной Капской провинции и Кейптауне (подробнее о практике Кампании см.: Oldfield and Stokke, 2006).
Группы AEC также настаивают на своей автономии от неправительственных организаций, которые, по их словам, часто контролируют общественные движения через финансирование и легитимацию. Согласно пресс-релизу WCAEC, НПО используют свои возможности финансирования, «чтобы выступать от имени и по существу возглавить народную борьбу в Южной Африке». Кампания стремится настаивать на «демократических, горизонтально организованных сетевых форумах и праве говорить за себя» (WCAEC, 2007: 1). АЕС объединилась с несколькими другими низовыми движениями, наиболее тесно в последние годы с движением жителей трущоб Квазулу-Натал «Абалали басеМджондоло».
В то время как некоторые стратегии АЕК, такие как бойкот аренды и массовые демонстрации протеста, повторяют те, которые использовались в борьбе против апартеида, другие возникли в условиях постапартеида и недавно полученного всеобщего гражданства. Участники движения собираются в залах заседаний и используют как судебную систему, так и официальную политику, чтобы добиться гражданских прав, предоставленных новой Конституцией 1996 года. Но они сочетают использование формальных, правовых стратегий с неформальными практиками выживания и оппозиционными практиками. Их стратегии варьируются от неформальных переговоров с агентами принудительного выселения с целью его игнорирования или отсрочки, до сбора и создания собственной статистики о бедственном положении выселенных или находящихся под угрозой выселения семей, организации еженедельных передвижных столовых, чтобы накормить детей, и активных коллективных действий, таких как переподключение отключенных услуг так называемыми партизанскими сантехниками и электриками и заселение выселенных семей обратно в их квартиры, а также массовых мобилизаций, протестов, сидячих забастовок, вторжения на территорию, обращения в суды и подачи юридических исков. Они используют свои конституционные права и дискурс прав человека, чтобы добиться заслуженного права на жилье и средства к существованию, но не питают иллюзий относительно возможности ограничения своей борьбы судебными процедурами подачи исков или санкционированными правительственными и неправительственными каналами. Они используют формальные пространства, когда это выгодно, и бросают им вызов, когда те оказываются несправедливыми и ограничивающими. Когда формальные каналы не работают, они изобретают альтернативные для того, чтобы отстаивать свои гражданские права и создать справедливый город.
Более свежий пример борьбы Кампании против выселений в Делфте и Джо-Слове демонстрирует спектр формальных и неформальных правовых и внеправовых практик, которые она мобилизует для ведения своей борьбы за права на город и жилье2. Проект N2 Gateway — это совместная инициатива национального Департамента жилищного строительства, правительства провинции и администрации Кейптауна по строительству около 25 000 единиц жилья, которое министр жилищного строительства Линдиве Сисулу назвала «крупнейшим жилищным проектом, который когда-либо осуществляло любое правительство» (Chance, 2008: 2). Этот проект, связывающий международный аэропорт Кейптауна с городом, является приоритетным для городской администрации и других институтов в свете проведения чемпионата мира по футболу 2010 года и его высокой значимости.
Для реализации проекта N2 необходимо было переселить около 6000 обитателей трущоб из Джо-Слова во временные дома, строящиеся в Делфте, районе в 40 км от Кейптауна. Но жители трущоб, живущие вдоль шоссе и прилегающих районах, не хотят переезжать в Делфт и яростно сопротивляются переселению, зная, что после завершения проекта они не смогут позволить себе переехать обратно в свой район. В то же время растущее число людей, живущих во дворах переполненных домов в Делфте, некоторые из которых стояли в очереди на жилье в течение 30 лет, воспользовались почти готовыми временными домами, построенными в Делфте для переселения семей из Джо-Слова. 19 декабря 2007 года нуждающиеся в жилье семьи из Делфта вселились в эти пустующие дома и заявили, что они принадлежат им, написав краской свои имена на наружных стенах. Таким образом, чтобы продолжить реализацию проекта N2, властям необходимо было выселить около 1600 человек из захваченных домов в Делфте и принудительно переселить около 6000 жителей трущоб Джо-Слова в Делфт — процесс, который в лучшем случае можно описать как «бюрократическое безумие» (Manjuvu, 2008: 1).
В этом процессе Кампания объединила борьбу бедных общин Делфта и Джо-Слова против принудительного переселения. Она вела юридическую и экстраюридическую борьбу против процесса принудительного переселения, навязанного бедным жителям Претории. С помощью Юридического координационного комитета Кампании (ЮКК)3 обеспокоенные жители обеих общин подали в суд иск против выселения. Они заявили о своих конституционных правах на жилье и базовые услуги (статьи 26 и 27 Конституции Южно-Африканской Республики 1996 года), тем самым претендуя на основные гражданские права и на город.
Однако использование Кампанией формальных юридических процедур было инновационным, поскольку она превратила бюрократическую юридическую процедуру в зрелище (полевые заметки, Ken Salo, 2008). Вместо того чтобы по одному идти в суд для регистрации своих требований на получение жилья, 1600 жителей Делфта, которым грозило выселение, и их сторонники собрались перед зданием суда. Не имея возможности справиться с такой большой толпой внутри здания, сотрудники судебной канцелярии вынесли столы и стулья на улицу и провели бюрократическую процедуру приема документов для длинной очереди истцов на улице. Распевая песни протеста против апартеида на ступенях здания суда, люди заставили почувствовать и увидеть свое присутствие. Другими словами, доведя свою борьбу за жилье до суда, они также вывели суд и присущие ему ограничения на улицу4.
После почти двух месяцев ежедневных демонстраций и общественных протестов 5 февраля 2008 года Высший суд Кейптауна вынес решение в пользу выселения и отдал распоряжение правительству провинции и компании Thubelisha Homes (застройщик, работавший по субподряду) выселить жителей, захвативших временные строения в Делфте. Выселение 1600 жителей Делфта было начато 19 февраля 2007 года с помощью полиции, частной охраны и отрядов с собаками, которые ходили от дома к дому, агрессивно выталкивая людей. Более 20 человек были ранены, включая трехлетнего ребенка, что привлекло большое внимание СМИ. Выселенных жителей оставили на улице, а их вещи — мебель, постельные принадлежности, одежду — отряд по выселению погрузил в машины и отвез в местный полицейский участок (Chance, 2008).
В последовавшие после выселения дни половина этих выселенных семей перебралась во временные палатки, предложенные членами Демократического альянса (нынешней правящей партии Кейптауна). Другая половина, члены AEC, утверждая свою независимость от манипуляций политических партий, отказались от палаток и остались жить на улице напротив временных домов N2 на Симфони-Роуд. До сих пор, спустя три месяца после выселения, жители, пребывающие на Симфони-Роуд, не сдвинулись с места. Они установили шалаши на тротуаре и продемонстрировали свою солидарность и способность строить сообщество. Они организовали общественные ясли, «лагерь на тротуаре» для детей во время школьных каникул, включая занятия по футболу и нетболу; собирают детей для бесед о жизни и жизненных навыках и проводят показ мод Симфони-Вэй при помощи недавно созданного Детского комитета Делфт-Симфони (кампания Делфт-Симфони против выселения, 2008).
В другой работе (Miraftab, 2006), размышляя о своем предшествующем этнографическом исследовании практик Кампании в Кейптауне в период 2001—2006 годов, я концептуализирую их действия в терминахизобретенных и авторизованных пространств гражданства. Под «авторизованными»5 пространствами понимаются те низовые акции и связанные с ними неправительственные организации, которые легитимированы донорами и государственными программами и направлены на преодоление сложностей. «Изобретенные» пространства определяются как коллективные действия неимущих граждан, которые напрямую противостоят властям и бросают вызов существующему порядку. Эти два типа пространств находятся не в бинарных, а во взаимообусловленных, взаимодействующих отношениях. Они не исключают друг друга и не всегда связаны с определенными индивидами или группами или с конкретным типом гражданского общества.
Практики повстанческоой борьбы за гражданские права, как это наблюдается в случае с АЕС, изменчивы и существуют в общем поле авторизованных и изобретенных пространств. Их деятельность затрагивает как формальные, так и неформальные сферы политики и направлена на объединение борьбы за перераспределение и признание (вслед за размышлениями Нэнси Фрэзер, Fraser 1997). В то время как некоторые действия AEC, такие как «сантехники-партизаны», восстанавливающие подключение к коммунальным сетям, и сопротивление выселению, непосредственно направлены на перераспределение ресурсов, другие практики организации направлены на то, чтобы добиться признания бедственного положения неимущих жителей, их истории, их борьбы и требования справедливости. В примере, о котором говорилось выше, восставшие низы используют, хотя и не считают его достаточным, юридический путь, чтобы заявить о своем праве на жилье и базовые услуги. Они также буквально и метафорически выносят на всеобщее обозрение неадекватность судебной системы, выводя бюрократическую систему на улицу. Оставаясь на тротуарах, они демонстрируют свое бедственное положение и, следовательно, противоречивый и ограниченный характер своего формального гражданства в эпоху после апартеида. Самое главное, их присутствие на улице стимулирует коллективную память об уродливом наследии апартеида и его жестоких насильственных переселениях. Тем самым выражается и вырабатывается историческое осознание их угнетения.
Однако институты гегемонической власти — СМИ, государство и международные агентства по развитию — рассматривают сложный, разнообразный и изменчивый спектр низовых гражданских практик как бинарную систему. Они избирательно хвалят низовые организации и их коллективные действия (Всемирный банк, 1998), приветствуя те из них, которые помогают бедным справиться с неравенством, и криминализируя другие. Практика планирования, которая поощряет инклюзивное планирование через участие граждан, но при этом по-прежнему некритически относится к сложностям инклюзии и сопротивления в современную неолиберальную эпоху, способствует формированию неверного бинарного представления о гражданском обществе и общественных действиях. В четвертом разделе обсуждается этот вызов планированию. Однако сначала, в третьем разделе, я предлагаю обзор понятия инклюзии, которое было подробно рассмотрено выше, в его исторически сложившемся контексте.
Как связаны неолиберальная инклюзия и повстанческое гражданство?
Холстон и Аппадураи (Holston and Appadurai, 1999) утверждают, что гражданство следует понимать как драму, которая меняется в зависимости от условий. Непрямое правление Британии в колониях через местных коллаборационистов является, возможно, ранним примером господства через включение. Хорошо известно, что в колониальную эпоху выборочное включение местных жителей и племенных вождей было колониальным способом стабилизации отношений господства в колониях. Однако, как объясняет Мамдани (Mamdani, 1996), в британских колониях белых поселенцев такое включение не обязательно означало гражданство. В раздвоенном государстве только белые поселенцы были гражданами; местные жители были просто подданными. Однако при французском колониализме драма гражданства отличалась от британской тем, что колонизированные подданные Франции могли стать гражданами, если они демонстрировали способность «цивилизоваться» до статуса француза [sic] (Fanon, 1986).
Для авторитарного пост-«независимого» государства, знакомого с модернистским планированием, ориентированным на государство, проекты развития формировали драму современного гражданства. Чтобы стабилизировать свое правление среди новоявленных граждан, постколониальные государства пытались сконструировать современное гражданство через сочетание развития возможностей, принуждения и коррупции. Однако эта модель гражданства обнаруживает внутренние противоречия: предоставление политических и социальных прав не обязательно гарантирует фундаментальное право на средства к существованию. Феминистские исследования внесли важный вклад в понимание заблуждения либеральной драмы гражданства, продемонстрировав, что, несмотря на формалистское предположение о том, что граждане представляют собой единый, обладающий всеми правами субъект с равными правами и обязанностями, на самом деле привилегии и обязанности не равны и зависят от пола, расы и этнической принадлежности (Gouws, 2005; Lister, 1997).
Таким образом, универсальное формальное гражданство современной неолиберальной эпохи принесло выборочную материальную инклюзию. Люди могут получить больший доступ к государственным институтам через местные органы власти и возможность участия, а также социальное и политическое включение в институты государства, но это не обязательно означает включение по сути дела. По мере расширения политических прав людей их доступ к ресурсам жизнеобеспечения может сокращаться. Это несоответствие можно увидеть на примере политического освобождения в бывшей социалистической Восточной Европе и Южной Африке после апартеида, где социально-экономическое неравенство усиливалось по мере расширения политических и гражданских прав граждан.
Именно это несоответствие между формальным и содержательным включением мотивирует современные практики повстанческого гражданства (Sandercock, 1998b). В нашей неолиберальной действительности реальное гражданство не приходит через законодательные институты государства. Оно скорее вырастает под кожей города, как невидимый город, через повстанческие практики маргинальных сообществ — будь то бесправные иммигранты, этнические, расовые и гендерные меньшинства индустриального мира или сквоттеры глобального Юга.
Я утверждаю, что при неолиберализме лицемерие современного гражданства наиболее отчетливо проявляется на глобальном Юге. В либеральных демократиях глобального Севера граждане ощущают фальшивость неолиберального капитализма в сужении публичной сферы и частичном ущемлении гражданских свобод. Однако на глобальном Юге, например в Бразилии и Южной Африке, вновь обретенные универсальные гражданские права идут вразрез с материальными посягательствами неолиберального капитализма на жизнь граждан. Их политическое гражданство и абстрактные формальные права расширились, но одновременно продолжается их экономическая эксплуатация и отказ от государственной ответственности за предоставление им базовых услуг, а их средства к существованию сокращаются. В обществах, возникших на основе колониального наследия, «граждане получили совершенно несъедобные права!».
Каково значение повстанческого движения для практики и педагогики радикального планирования?
В гегемонистских отношениях власти основную роль играет легитимация. До сих пор мы обсуждали, как неолиберализм стремится к легитимации через управление, которое способствует политической инклюзии, но избегает ее при перераспределении ресурсов и благ. Скорее структуры включения и участия неолиберализма ограничивают коллективные действия граждан санкционированными пространствами авторизованного гражданства — например, формальными, децентрализованными государственными каналами или легитимным сектором НПО, который функционирует в качестве замены общественных движений. Эта стратегия часто дополняется бинарной концептуализацией гражданского общества, которое разделяется либо на подлинное, либо криминализированное ультралевое.
В подобном контексте практика радикального планирования просто обязана быть повстанческой. Чтобы обеспечить социальную трансформацию, повстанческое планирование должно бороться с попытками неолиберального управления стабилизировать через инклюзию отношения угнетения. Таким образом, повстанческое планирование представляет собой радикальную практику планирования, которая бросает вызов несправедливости неолиберального управления, действующего через инклюзию. Повстанческое планирование должно видеть насквозь блеф обещаний неолиберального управления об инклюзивном гражданстве, подобно тому, как антиколониальная борьба / борьба против апартеида «разглядела истину сквозь блеф о "современной" цивилизации в Южной Африке» (Ahluwalia and Zegeye, 2001: 463). Преодолевая двойственность конструкции гражданского общества, планировщики не должны ограничивать свою практику только санкционированными пространствами участия — будь то через НПО и подобные им общественные группы или через формальные чиновничьи структуры на местах. Повстанческое планирование признает, поддерживает и поощряет не только механизмы преодоления низовых проблем, реализуемые в авторизованных гражданских пространствах, но и оппозиционные практики низовых групп, когда они обновляют условия своего участия.
Скептики могут спросить, не является ли повстанческое планирование терминологическим противоречием. Продолжая использовать это понятие, я отмечаю, что обсуждение повстанческого планирования ведется с точки зрения его значимости для «планирования», а не для «планировщика». Оно относится к набору практик, а не к конкретному типу актора (планировщик-повстанец). Основное внимание уделяется определению практик, основанных на ценностях, которые мы можем признать повстанческими.
Повстанческое планирование не является сущностью в себе, так же как и практика планирования в целом не ограничивается профессионально подготовленными планировщиками. Действительно, планирование — это поле неоднозначного взаимодействия множества субъектов. Это утверждение опирается на десятилетия исследований в области радикального планирования, развенчавших миф о планировании как прерогативе профессионалов, действующих в отрыве от других сфер деятельности (Fainstein, 2000; Friedmann, 1973; Leavitt, 2004; Sandercock, 1998a, 1998b). В 1960-х годах активистское планирование возникло в противовес элитарному определению рационального планирования как деятельности, осуществляемой всезнающими субъектами, способными наилучшим образом решать интересы своих клиентов (Davidoff, 2000 [1965]). Этот первый шаг привел к развитию в 1980-х и 1990-х годах планирования на основе принципа справедливости, партисипативного планирования и коммуникативного планирования (Forester, 1989; Healey, 1999; Innes, 2004; Krumholz, 1994). Тем не менее эти критические взгляды оставались в рамках традиционной мудрости, которая представляла планировщиков как профессионалов, стоящих вне общества, хотя и обращающихся к гражданам за содействием с целью перераспределения ресурсов, или, по крайней мере, коммуникации.
Недавнее направление в исследованиях по радикальному планированию предприняло шаги к тому, чтобы вывести категорию планирования за пределы профессиональной деятельности. Это движение стало ответом не только на заметную роль организаций гражданского общества в развитии сообществ, городов и регионов, но и на появление нового поколения планировщиков, которые не обязательно работают в традиционных государственных или частных консалтинговых организациях (см. материалы в Douglas and Friedmann, 1998). Эти исследования в области планирования демонстрируют, как де-факто развитие сообществ и городов происходит через повседневную практику сквоттеров, решительно настроенных неимущих женщин, нелегальных иммигрантов и других бесправных и маргинализированных сообществ (Beard, 2003; Friedmann, 1988; Irazábel, 2008; Miraftab, 2005; Sandercock, 1998b). Строя свои дома и инфраструктуру, такие субъекты также выстраивают глубинную демократию (Appadurai, 2001).
На глобальном Юге эта материальная реальность особенно заметна: более двух третей городов третьего мира застраиваются в результате спонтанной, незапланированной деятельности, которую Холстон (Holston, 2008) называет повстанческой урбанизацией. Восемьдесят пять процентов городских жителей стран третьего мира «занимают собственность незаконно» (Winter, 2003: 471, цит. по: Davis, 2004: 6). Более того, в функционировании рынка труда многих стран третьего мира каналы формальной занятости играют лишь незначительную роль. Во всем мире неформальная экономика выросла в процентном отношении к занятости в несельскохозяйственном секторе, достигнув к 1990-м годам 43,4% в Северной Африке, 74,8% в Африке южнее Сахары, 56,9% в Латинской Америке и 63% в Азии (Beneria, 2003). Эти цифры ясно показывают, что в городах третьего мира через формальные структуры и профессиональное планирование проходит лишь ограниченная доля пространственного и экономического развития.
Таким образом, в современном глобальном контексте широко обсуждаемая тревога академических ученых, изучающих планирование, по поводу создания четкого определения и профессиональных границ для практики планирования кажется неуместной. Большая часть маргинализированного населения берет в свои руки решение проблем, связанных с жильем, развитием районов и городов, созданием жилья и получением средств к существованию независимо от формальных структур принятия решений и «профессионального планирования». Поэтому главными действующими лицами городского развития теперь являются не агентства по планированию, а неформальные сообщества; не профессиональные планировщики и формальное планирование, а низовые активисты и стратегии. Однако эту реальность, наиболее ярко проявившуюся в неформальных процессах городов третьего мира и их неравномерном развитии, не следует воспринимать как уникальную. На глобальном Севере, например в центральных районах США, куда ведет меня другой мой исследовательский проект, большая часть развития городов в сельских районах происходит силами новоприбывших иммигрантов и через местные комиссии и комитеты, которые не укомплектованы персоналом и не контролируются профессиональными специалистами по планированию (Miraftab and McConnell, 2008). Именно учителя-пенсионеры, бизнесмены и женщины, а также выборные должностные лица составляют комитеты, принимающие решения по планированию развития этих небольших городов. Эти реалии расширяют определение планирования. Повстанческое планирование опирается на расширенное определение радикального планирования, описанное выше. Но повстанческое планирование прошло еще один важный путь, показав, как инклюзивное планирование с его акцентом на участие граждан и партнерство с гражданским обществом часто становится пособником неолиберального управления. Повстанческое планирование показывает, как интересы глобального капитализма и корпоративной экономики присваивают коллективные действия, перенаправляя их на деполитизацию прогрессивного планирования и превращение его участников в «ручных радикалов».
Это открытие подталкивает исследования в области радикального планирования к историзации понимания инклюзии и участия. Учитывая, что центральной задачей радикального планирования является «посредничество теории и практики в социальных преобразованиях», согласно первоначальному определению Фрейдмана (Freidman, 1987: 391), повстанческое планирование перерабатывает радикальное планирование, чтобы отразить избирательное определение и прославление гражданского общества и участия граждан, а также вызовы, которые оно бросает социально преобразующим практикам планирования в специфическом контексте неолиберального глобального капитализма. В работе «Планирование во времена империи» Рой (Roy, 2006) проблематизирует особенности этого посредничества и его двойственность для практик планирования «во чреве зверя», то есть в США, когда глобальная гегемония империи предполагает избирательное материальное включение посредством обновления, реконструкции и перепланировки. Повстанческие практики планирования, сформированные и реагирующие на историческую борьбу между избирательным включением и доминированием, стремятся вновь занять пространства коллективного действия для освобождения.
Практика повстанческого планирования признает, что гегемонистский импульс неолиберального капитализма пытается скрыть мощные оппозиционные и преобразующие практики, которые граждане и маргинализированные группы населения изобретают за пределами глобального капитализма как инклюзии. Практика повстанческого планирования лишает «демократию» и «инклюзию» их формализованности, признавая важность для антигегемонистических движений выбора собственных способов формирования своих коллективов и участия в них (Gills, 2001).
Однако подчеркивать эти ценности не означает наивно радоваться любым разрушительным и оппозиционным действиям, скорее это значит руководствоваться историческим пониманием процессов. Критическое планирование должно опираться на контекст — то есть признание борьбы за власть, в рамках которой оно осуществляется. Контекстуализация повстанческого планирования и неформальной политики означает признание широкой сферы, которую нельзя объединить в одну категорию. Например, неформальная политика порой кооптировалась или коррумпировалась государством или деспотическими элитами, превращаясь в криминальный элемент, и в такой форме служила интересам существующего порядка, хотя явно находилась вне формальных институтов. Следовательно, низовая мобилизация и инициативы, находящиеся вне официальной сферы политики («активизм сообществ»), должны быть тщательно описаны в соответствии с их историческим происхождением, их политическими и культурными корнями, и повестками, которые они обслуживают. Повстанческое движение и оппозиционные практики, описанные в данной статье, в историческом аспекте обнаруживают свои политические и культурные корни в политических формациях, которые противостояли неравенству, порожденному колониализмом, апартеидом, а теперь и неолиберализмом.
Важность исторического сознания отражена в часто цитируемом риторическом вопросе, заданном Марксом: «Являются ли пчелы архитекторами?» (цит. по: Mitchell, 2002: 45). Для Маркса историческое сознание и способность вообразить свое творение отличают архитекторов от пчел. Для данного обсуждения повстанческого планирования различие проводится не в терминах того, кто действует, а в терминах самих действий. В практике повстанческого планирования могут участвовать самые разные субъекты: общественные активисты, матери, профессиональные планировщики, школьные учителя, члены городского совета, безработные, пенсионеры и т.д. Кем бы ни были участники, то, что они делают, можно определить как повстанческое планирование, если это действия, направленные на разрушение господствующих отношений угнетателей и угнетенных и на дестабилизацию такого положения дел через осознание прошлого и представление альтернативного будущего. В заключение, в следующем разделе подробно рассматриваются руководящие принципы практики повстанческого планирования.
Какие выводы можно сделать, рассматривая радикальное планирование через призму антиколониальной борьбы Юга? Каковы принципы повстанческого планирования?
Выше я описал в исторической перспективе понятие гражданства и то, как колониальная борьба за господство и антиколониальное сопротивление часто были опосредованы через включение. Чтобы подробнее остановиться на принципах повстанческого планирования, я возвращаюсь к идеям, полученным на примере глобального Юга и его антиколониальной борьбы.
Труды африканских интеллектуалов учат нас, что освобождение колоний может произойти только через «деколонизацию сознания»: устранение представления об усвоенной неполноценности колонизированных и превосходстве колонизатора (Fanon, 1986 [1967]). Чернокожие движения за осознание учат нас, что «единственный способ добиться победы над комплексом неполноценности у чернокожих — это заново взглянуть на Черного человека, чтобы понять, что именно позволяет ему так легко принижать себя» (Ahluwalia and Zegeye, 2001: 460). Освобождение требует нового сознания, восстановленного после моральной колониальной травмы, глубокого отчуждения, когда считалось, что развитие колонии может произойти только «при условии отвержения себя» и путем массового импорта неафриканских сценариев и решений (Davidson, 1992: 199).
Для планирования в нынешнюю эпоху подобный процесс означает деколонизацию воображения планировщиков, что ставит под сомнение предположение, что каждый план и программа должны настаивать на модернизации. Эта ментальная деколонизация требует признания того, как идеал западного города исторически использовался в колониальную эпоху, а теперь используется в неолиберальную для продвижения определенной парадигмы развития и накопления капитала. Коллектив застройщиков, планировщиков, архитекторов и политиков, а также мощная индустрия маркетинга и создания имиджа продвигают западный город как объект желания (Perera, 1999). Подобно тому, как Эдвард Саид (Said, 1994) раскрыл материальную силу ориенталистских образов в литературных текстах и искусстве, способствовавшую укреплению колониального господства, так и наука о повстанческом планировании раскрывает роль западного воображения города в навязывании исключающих городов и гражданства. В этом отношении планирование, которое можно рассматривать как аналог ориентализма, почитает западные идеалы и представления о городе и городском развитии в качестве нормы и представляет города Юга, которые не вписываются в эту западную модель, как неудачные. Часто их представляли как «другое место», систематически демонизировавшееся или исключавшееся из поля зрения. Например, работы таких ученых-урбанистов, как Де Бук и Пилсарт (De Boeck and Pilssart, 2004), Мбембе (Mbembe, 2004), Мбембе и Натталл (Mbembe and Nuttall, 2004), Мобогундже (Mobogunje, 1990) и Симоне (Simone, 2004), критикуют, что африканские города представляются как примеры хаоса, беззакония, абсолютной непонятности, нерелевантности; как случаи провалившейся урбанизации — короче говоря, как нечто, что должно было быть чем-то другим.
Сохранение западных идеалов планирования в наше пост/неоколониальное, неолиберальное время подавляет субалтерную концептуализацию городов и планирования. Наука о повстанческом планировании направлена на деколонизацию воображения планирования при помощи нового взгляда на города-субалтерны, позволяющего понять их в соответствии с их собственными правилами игры и ценностями, а не с предписаниями планирования и фантазиями Запада. «Перевернутый» взгляд на мир развития позволяет предположить, что, возможно, глубокая неформальность городов третьего мира — это не провал, а, как предполагает Симоне (2004), признак их успеха в сопротивлении западным моделям планирования и городского развития. Я утверждаю необходимость нового сознания, которое освободит воображение планирования, вторя Стиву Бико, отцу движения за «Черное сознание» в Южной Африке, который настаивал, что освобождение колоний может произойти только через новое сознание, смотрящее на колониального субъекта (1978).
Если колониализм и колониальная власть стремятся подавить память, то антиколониальная борьба учит нас помещать политизированную историческую память в самое сердце освободительных практик (Werbner, 1998). Историзация понятия инклюзии с точки зрения бывших колоний позволяет нам увидеть, как соучастие угнетенных в создании условий их угнетения способствует нормализации этих отношений угнетения в постколониих точно так же, как это было в колониях. Это помогает нам понять политическое развитие гражданского участия и то, как неполноценность угнетенных и превосходство угнетателей вполне могут сохраняться в «инклюзивном» процессе планирования.
Такое историческое сознание является основополагающим принципом повстанческого планирования. В то время как неолиберальный капитализм способствует коллективной социальной амнезии, важной задачей антигегемонистического, повстанческого планирования является стимулирование коллективной исторической памяти и историзация проблем, возникающих в результате действий и бездействия властей — то, что Сандеркок называет повстанческой историографией (Sandercock, 1998a). Например, AEC и их жители, оказавшиеся на тротуарах, целенаправленно провоцируют воспоминания о насильственном переселении в рамках апартеида. Выявление исторических параллелей между нынешним выселением и выселением времен апартеида помогает AEC бороться против неолиберальной политики Южной Африки по выселению менее обеспеченных горожан в интересах джентрификации. Аналогичным образом наука о повстанческом планировании ценит устные истории маргинализированных людей как важную форму знания и методологию освобождения. В центре внимания науки и практики повстанческого планирования находится память.
В книге «Перспективы городов» (Freidman, 2002) Фрейдман перечисляет нормативные принципы повстанческого планирования, касающиеся маргинализированных и угнетенных групп: предлагать критический анализ и понимание структурных сил, которые маргинализируют и угнетают людей; понимать, что проблема должна решаться одновременно на разных уровнях; добиваться как материальных, так и политических прав; привлекать государство и окологосударственные структуры. Этот список совпадает с основными принципами повстанческого планирования, обсуждаемыми в данной статье и обобщенными ниже: трансгрессия, контргегемония и воображение.
Повстанческое планирование преодолевает ложные дихотомии путем публичных действий, охватывающих формальные/неформальные арены политики и авторизованные/изобретенные пространства практики гражданства. Оно преодолевает национальные границы, создавая транснациональные общности маргинализированных людей. Оно преодолевает временные границы, стремясь к историческому сознанию и способствуя исторической памяти о настоящем опыте. Будучи трансгрессивным, повстанческое планирование не является европоцентричным. Оно скорее признает, что глобальное ядро и периферийные Север и Юг могут существовать друг в друге.
Повстанческое планирование контргегемонистично
Оно дестабилизирует нормализованные отношения господства и настаивает на праве граждан на несогласие, на бунт и на определение собственных условий вовлечения и участия. Повстанческое планирование использует противоречивую природу неолиберального капитализма, обнажая разрыв между инклюзией и перераспределением. Оно понимает мир таких противоречий по принципу контрпункта, рассматривая не только то, как концептуализируются и действуют системы угнетения, но и то, как они оспариваются.
Повстанческое планирование изобретательно
Оно восстанавливает идеалистические мечты о справедливом обществе — мечты, которые подавила неолиберальная иллюзия «альтернативы нет». Повстанческое планирование признает символическую ценность повстанческой гражданской активности, которая дает надежду, позволяющую искать альтернативы.
Прежде всего, повстанческое планирование упорно отстаивает идеалы справедливости.
Ahluwalia, P. and Zegeye, A. (2001) ‘Frantz Fanon and Steve Biko: Towards Liberation’,
Social Identities 7 (3): 455–69.
Appadurai, A. (2001) ‘Deep Democracy: Urban Governability and the Horizon of Politics’,
Environment and Urbanization 13 (2): 23–43.
Beard, V. (2003) ‘Learning Radical Planning: The Power of Collective Action’, Planning Theory 2 (1): 13–35.
Beneria, L. (2003) Gender, Development and Globalization: Economics as if People Mattered. New York: Routledge.
Biko, S. (1978) Black Consciousness in South Africa. New York: Random House.
Brown, W. (2003) ‘Neoliberalism and the End of Liberal Democracy’, Theory and Event 7 (1).
Chance, K. (2008) ‘Housing and Evictions at the N2 Gateway Project in Delft’, a report for Abahlali baseMjondolo, available online at: [http://www.abahlali.org/], accessed 8 May 2008.
Cornwall, A. (2002) ‘Locating Citizen Participation’, IDS Bulletin 33 (2): 49–58.
Cox, R. (2001) ‘Gramsci, Hegemony and International Relations: An Essay in Method’, in B. Gills (ed.) Globalization and the Politics of Resistance, pp. 35–47. New York: Palgrave.
Davidoff, P. (2000 [1965]) ‘Advocacy and Pluralism in Planning’, in R.T. Legates and F. Stout (eds) The City Reader, pp. 423–33. London: Routledge.
Davidson, B. (1992) The Black Man’s Burden: Africa and the Curse of the Nation-State. New York: Times Books.
Davis, M. (2004) ‘Planet of Slums’, New Left Review 26, March/April.
De Boeck, F. and Pilssart, M.-F. (2004) Kinshasa: Tales of the Invisible City. Ghent: Ludion; Tervuren: Musée Royal de l’Afrique Centrale.
Delft-Symphony Anti-Eviction Campaign (2008) ‘Solidarity: Delft-Symphony Pavement Dwellers Building a New World – One Child at a Time’, available online at: [http://www.abahlali.org/node/3467], submitted 14 April 2008, accessed 21 May 2008.
Douglas, M. and Friedmann, J. (eds) (1998) Cities and Citizens. New York: Wiley.
Fainstein, S. (2000) ‘New Directions in Planning Theory’, Urban Affairs Review 35 (4): 451– 78.
Fanon, F. (1986) Black Skin, White Mask. London: Pluto Press.
Forester, J. (1989) Planning in the Face of Power. Berkeley, CA: University of California Press.
Fraser, N. (1997) Justice Interruptus: Critical Reflections of the Post-Socialist Conditions. New York: Routledge.
Friedmann, J. (1973) Retracking America: A Theory of Transactive Planning. New York: Anchor Press.
Friedmann, J. (1987) Planning in the Public Domain: From Knowledge to Action. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Freidmann, J. (1988) Life Space and Economic Space: Essays in Third World Planning. New Brunswick, NJ: Transaction Books.
Friedmann, J. (2002) The Prospect of Cities. Minneapolis/London: University of Minnesota Press.
Gills, B. (2001) ‘Introduction: Globalization and the Politics of Resistance’, in B. Gills (ed.)
Globalization and the Politics of Resistance, pp. 3–11. New York: Palgrave.
Gouws, A. (2005) (Un)Thinking Citizenship: Feminist Debates in Contemporary South Africa. Burlington, VA: Ashgate.
Healey, P. (1999) ‘Institutionalist Analysis, Communicative Planning and Shaping Places’,
Journal of Planning Education and Research 19: 111–21.
Holston, J. (1995) ‘Spaces of Insurgent Citizenship’, Planning Theory 13: 35–52.
Holston, J. (2008) Insurgent Citizenship: Disjunctions of Democracy and Modernity in Brazil. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Holston, J. and Appadurai, A. (1999) ‘Cities and Citizenship’, in J. Holston and A. Appadurai (eds) Cities and Citizenship, pp. 1–18. Durham, NC: Duke University Press.
Innes, J. (2004) ‘Consensus Building: Clarification for the Critics’, Planning Theory 3 (1): 5– 20.
Irazábal, C. (2008) Ordinary Place/Extraordinary Events: Democracy Citizenship, and Public Space in Latin America. New York: Routledge.
Kohl, B. and Farthing, L. (2008) ‘New Spaces, New Contests: Appropriating Decentralization for Political Change in Bolivia’, in V. Beard, F. Miraftab and C. Silver (eds) Planning and Decentralization: Contested Spaces for Public Action in the Global South, pp. 69–85. New York: Routledge.
Krumholz, N. (1994) ‘Dilemmas in Equity Planning: A Personal Memoir’, Planning Theory
10 (11): 45–56.
Leavitt, J. (1994) ‘Planning in the Age of Rebellion: Guidelines to Activist Research and Applied Planning’, Planning Theory 10 (11): 111–29.
Lister, R. (1997) ‘Citizenship: Towards a Feminist Synthesis’, Feminist Review 57: 28–48.
Mamdani, M. (1996) Citizens and Subjects: Contemporary Africa and the Legacy of Late Colonialism. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Manjavu, M. (2008) ‘Joe Slovo’s Housing Struggle’, 11 March, available online at: [http://www.zcommunications.org/blog/view/1457], accessed 21 May 2008.
McDonald, D. (2002) ‘The Theory and Practice of Cost Recovery in South Africa’, in D. McDonald and J. Pape (eds) Cost Recovery and the Crisis of Service Delivery in South Africa. London: Zed Books.
Mbembe, A. (2004) ‘Aesthetics of Superfluity’, Public Culture 16 (3): 373–406.
Mbembe, A. and Nuttall, S. (2004) ‘Writing the World from an African Metropolis’, Public Culture 16 (3): 347–72.
Miraftab, F. (2005) ‘Informalizing the Means of Reproduction: The Case of Waste Collection Services in Cape Town, South Africa’, in L. Beneria and N. Kudva (eds) Rethinking Informalization: Precarious Jobs, Poverty and Social Protection, pp. 148–62. Ithaca, NY: Cornell University e-Publishing Program.
Miraftab, F. (2006) ‘Feminist Praxis, Citizenship and Informal Politics: Reflections on South Africa’s Anti-Eviction Campaign’, International Feminist Journal of Politics 8 (2): 194–218.
Miraftab, F. and McConnell, E.D. (2008) ‘Multiculturalizing Rural Towns: Insights for Inclusive Planning’, International Planning Studies 13 (4): 343–59.
Miraftab, F. and Wills, S. (2005) ‘Insurgency and Spaces of Active Citizenship: The Story of Western Cape Anti-Eviction Campaign in South Africa’, Journal of Planning Education and Research 25 (2): 200–17.
Miraftab, F., Silver, C. and Beard, V.A. (2008) ‘Situating Contested Notions of Decentralized Planning in the Global South’, in V. Beard, F. Miraftab and C. Silver (eds) Planning and Decentralization: Contested Spaces for Public Action in the Global South, pp. 1–18. New York: Routledge.
Mitchell, T. (2002) Rule of Experts: Egypt, Techno-Politics, Modernity. Berkeley, CA: University of California Press.
Mobogunje, A. (1990) ‘Urban Planning and the Post-Colonial State in Africa: A Research Overview’, African Studies Review 33 (2): 121–203.
Oldfield, S. and Stokke, K. (2006) ‘Building Unity in Diversity: Social Movement Activistm in the Western Cape Anti-Eviction Campaign’, in A. Habib, I. Valodia and R. Ballard (eds) Globalisation, Marginalisation and New Social Movements, pp. 25–49. Durban: University of KwaZulu Natal Press.
Perera, N. (1999) Decolonizing Ceylon: Colonialism, Nationalism and the Politics of Space in Sri Lanka. Oxford: Oxford University Press.
Rose, N. (1999) Power of Freedom: Reframing Political Thought. Cambridge: Cambridge University Press.
Roy, A. (2006) ‘Praxis in the Time of Empire’, Planning Theory 5 (1): 7–29. Said, E. (1994) Culture and Imperialism. New York: First Vantage Books.
Sandercock, L. (1998a) ‘Framing Insurgent Historiographies for Planning’, in L. Sandercock (ed.) Making the Invisible Visible: A Multicultural Planning History, pp. 1–33. Berkeley, CA: University of California Press.
Sandercock, L. (1998b) Towards Cosmopolis. New York: Wiley.
Simone, A. (2004) For the City Yet to Come: Changing African Life in Four Cities. Durham, NC: Duke University Press.
Watson, V. (2002) ‘The Usefulness of Normative Planning Theories in the Context of Sub- Saharan Africa’, Planning Theory 1 (1): 27–52.
Watson, V. (2006) ‘Deep Difference: Diversity Planning and Ethics’, Planning Theory 5 (1): 31–50.
WCAEC (2007) ‘African Movements Continue their Fights against NGO Authoritarianism’, available online at: [http://www.wombles.org.uk/article2007121403.php], accessed January 2008.
Werbner, R. (1998) ‘Beyond Oblivion: Confronting Memory Crisis’, in R. Werbner (ed.) Memory and the Postcolony: African Anthropology and the Critique of Power, pp. 1–17. London: Zed books.
Winter, K. (2003) ‘Illegal Settlements and the Impact of Titling Programmes’, Harvard Law Review 44 (2): 471.
World Bank (1998) Social Capital: The Missing Link? Washington, DC: The World Bank. Yiftachel, O. (2006) ‘Re-engaging Planning Theory? Towards “South-Eastern” Perspectives’,
Planning Theory 5 (3): 211–22.
Исходная публикация: Miraftab, Faranak. 2009. “Insurgent Planning: Situating Radical Planning in the Global South”. In Planning Theory, 8 (1): 32–50.
1 Один подсчет, проведенный в 2001 году Проектом муниципальных услуг и Советом по гуманитарным научным исследованиям (HSRC), обозначил почти два миллиона человек, выселенных с 1994 года (см.: McDonald, 2002).
2 Мои знания о практике AEC основаны на более ранней этнографической полевой работе, проведенной в Кейптауне в период 2001—2006 (2001, 2003, 2004 и 2006). Информация о более поздней борьбе 2007—2008 гг. вокруг проекта N2 взята с сайта WCAEC и, в частности, из отчетов Chance (2008), Delft Symphony Anti- Eviction Campaign (2008), Manjuvu (2008), WCAE (2007); а также из полевых заметок Кена Сало, которые велись с декабря 2007 по февраль 2008 года.
3 В 2001 году Кампания сформировала Юридический координационный комитет (ЮКК), который прошел юридическую подготовку, чтобы иметь возможность представлять интересы семей, столкнувшихся с выселением или отключением услуг, в мировом суде. Кампания заявляет, что использование судов работает на благо граждан, будь то отмена и отсрочка постановлений о выселении или отключении услуг, срыв этих процессов или просто документирование борьбы граждан через официальную систему (Oldfield and Stokke, 2006).
4 Я благодарен Кену Сало за его проницательные комментарии и дискуссии, подчеркивающие этот момент.
5 Термин «авторизованные пространства гражданства» я заимствую у Андреи Корнуэлл (2002: 50), чтобы развить понятия авторизованных и изобретенных пространств гражданства.
Источник: Planning Theory, February 1, 2009