Кристоф фон Асске, Рауль Бёнен, Мартин Дуйневельд и Харро де Йонг
В 1968 году Карл Штайниц отметил: «Ни форма, ни деятельность не должны быть основными факторами в городском проектировании (city design). Форма не всегда отвечает функции, функции же не всегда приспосабливаются к формам» (Steinitz, 1968, с. 147). Мы полагаем, что это верно и по отношению к планированию. Идея Штайница поможет нам в исследовании диалектики планирования и проектирования в организации пространства.
Виды и формы планирования многообразны (Allmendinger, 2009; Mandelbaum et al., 1996). Федеральное правительство, правительство штата, местная власть, научная экспертиза, планировщики и планы каждый раз могут играть большую или меньшую роль. Планирование может быть процедурным или идти от содержания, определяться политическими, экономическими или юридическими акторами. Кроме того, оно может определять будущую организацию пространства в разной степени и разными средствами. Многие авторы писали о взаимосвязи между планированием и проектированием, а также об особом положении таких дисциплин, как ландшафтная архитектура, архитектура и городское проектирование (urban design) в их отношении друг к другу (Banerjee, 2011; Childs, 2010; Gunder, 2011; Madanipour, 2006; Steiner, 2011). Проектирование можно рассматривать как один из аспектов планирования (см., напр., Gunder, 2011) или же более четко проводить профессиональные и дисциплинарные границы проектировочных дисциплин, заостряя их сущностные отличия. Однако все сходятся в том, что, во-первых, проектирование и планирование имеют общую основу — формирование и управление (городскими и сельскими) пространствами; во-вторых, важно принимать во внимание нормативные цели — достижение экономического, социального и экологического общественного блага; и, в-третьих, проектирование должно выходить за рамки сугубо эстетических вопросов (Gunder, 2011; Madanipour, 2006). Мы утверждаем, что важно понимать историческую взаимосвязь планирования и проектирования, чтобы видеть, как эти два подхода могут содействовать друг другу.
Мы также утверждаем — и это приводит нас к постструктуралистским методологиям, — что сущностных отличий дисциплин и профессий не существует. Практики и их научное изучение возникают в ходе многочисленных трансформаций власти/знания, представляют собой непредвиденный результат истории, созданной политикой (идентичности), соревнованием, адаптацией, рутинным повторением и инновационными навыками (Fuchs, 2001; Seabright, 2010). Практики наименования — неотъемлемая часть этой эволюции, они не могут быть отделены от этого пространства конкурирующих и развивающихся идентичностей (Bal, 2002). Названия дисциплин и практик не могут быть связаны с предполагаемыми сущностями занятий, и упоминания той или иной дисциплины в определенной ситуации («Это настоящее городское проектирование») или в названии организации («Департамент городского проектирования») должны быть проанализированы с учетом доминирующей конфигурации власти/знания. С точки зрения Фукса (Fuchs, 2001), это требует наблюдений второго уровня, анализа акторов или групп, их различения и определения с использованием семантики, процедур (procedures) и образов соответствующих пространств, которыми они располагают. По этой причине мы начнем с базового различения практик наименования (наблюдение первого порядка) и анализа практик наименования (наблюдение второго порядка). Во-вторых, мы углубим уже введенное нами различие между профессией и дисциплиной, то есть между группой, которая занимается планированием и/или проектированием (и именует себя соответствующим образом), и научным сообществом, изучающим и, возможно, развивающим эти практики. В-третьих, мы проведем различие между дисциплинами и ракурсами. Ракурсы (perspectives) — наши теоретические конструкты, результат наблюдений второго порядка над эволюцией практик и теоретических построений, носящих различные наименования (архитектура, ландшафтная архитектура, городское проектирование, сельское проектирование, планирование и др.). Мы отличаем планировочный ракурс от проектировочного ракурса, чтобы в дальнейшем прояснить их диалектику. При таком подходе проектировочный ракурс можно потенциально обнаружить не только у практиков и теоретиков проектирования (именующих себя соответствующим образом), но и в других дисциплинах и профессиях. Мы постепенно уточним эти определения.
Основная цель нашей статьи — исследовать, каким образом проектировочный ракурс может содействовать функционированию системы планирования как сети организаций, которая воплощает скоординированную организацию пространства в данном сообществе (Van Assche, Verschraegen, 2008). Мы пользуемся эволюционистским подходом и опираемся на обзор литературы о проектировании и планировании, чтобы реконструировать историческое развитие дисциплин (и профессий) в разных странах. Мы считаем, что такая задача может быть весьма оправданна и нова, когда ракурс, который достаточно абстрактен, чтобы охватить широкий спектр эмпирических ролей планирования, применяется без первоначального распределения ролей высшего уровня. Мы проанализируем основные аспекты диалектики планировочного и проектировочного ракурсов в эволюции систем. Покажем, что проектировочный ракурс в системах планирования может повлечь как позитивные, так и негативные последствия, а оценка потенциала новых внедрений проектирования зависит от понимания ключевых аспектов диалектики проектирования/планирования. Каждому сообществу будет сопоставлена своя диалектика, и оно будет представлено своей неидеальной системой планирования, так как невозможны ни идеальная адаптация к изменяющимся внутренним и внешним условиям, ни одновременная оптимизация под все намеченные ценности.
Пространственное планирование занимается теми способами, с помощью которых люди создают пространства и управляют ими, и учитывает социальные, экономические и экологические вопросы. Планирование — одновременно и набор практик, и научная дисциплина, рефлексирующая об этих практиках. На более абстрактном уровне мы определяем пространственное планирование как взаимодействие политики и практики, влияющее на организацию пространства (Van Assche, Verschraegen, 2008). Планирование само по себе может концентрироваться на процедурах, на содержании, на идеальном способе организовать процесс планирования, на отдельных аспектах желаемого результата (Allmendinger, 2009). Сконцентрировавшись на содержании, часто упускают из виду процедурные проблемы, и наоборот. Сеть организаций, вовлеченных в эту деятельность, называется системой планирования. Планирование, таким образом, не относится сугубо к сфере деятельности людей, называемых планировщиками, и государственных организаций, называемых планировочными департаментами. Внутри системы планирования отнюдь не всегда преобладает планировочный ракурс, если подразумевать под ним координирование. При таком подходе больше планирования означает больше координирования, а не больше планировщиков или планировочных департаментов. Пространственное планирование может иметь много обоснований, практических и идеологических, юридических, научных и экономических, но мы считаем, что преимущества координирования в организации пространства определяют возможность предвидеть и работать над несколькими проблемами сразу и создавать новые качества и ресурсы. (Традиционной иллюстрацией служит двоякая мотивация для формализации планирования в Соединенных Штатах в начале двадцатого века: решение проблем, связанных со здоровьем и безопасностью, и защита прав собственности (см. Platt 2003).) Мы считаем, что это возможно, так как планирование может учитывать одновременно и различных пользователей пространства, и образ самого пространства. Разнообразие игроков и самого пространства порождает понимание того, какие возможности открывает то или иное сочетание интересов, конфликтов и ресурсов.
Каждое сообщество имеет свою собственную систему планирования, а развитие больших, централизованных и бюрократических государств в Европе начиная с Ренессанса привело к тому, что по крайней мере часть системы планирования находилась под контролем государства (Hillier, 2002; Scott, 1998). Когда государства стали демократичнее, соответствующим образом преобразились и системы планирования, в разной степени и с разной скоростью (Flyvbjerg, 1998). По мере развития сообществ и их институций развивается и система управления, а вместе с ней и планирование. Системы планирования изменяются со временем — это означает, что возникают новые игроки, которые, в свою очередь, определяют будущие взаимодействия внутри систем планирования и между ними (Van Assche et al., 2010). Таким образом, система планирования и ее паттерны организации, правила и акторы в сильной степени зависят от траектории развития, но это никогда не останавливает развитие системы полностью (Chettiparamb, 2006; Van Assche et al., 2011). Как только формируются определенные акторы или ракурсы, такая конфигурация склонна воспроизводить саму себя (Seidl, 2005; см. Luhmann, 1995).
Это не тривиальное наблюдение. Планирование как координирование неизбежно подразумевает акторов, которые должны быть верны себе, и правила, которые должны поддерживать их авторитет (Van Assche et al., 2012b). Налаживание координирования дается дорогой ценой. Оно требует времени, доверия и социального капитала. Оно идет путем проб и ошибок, а правящий набор институций не так легко сместить (Greif, 2006; Ostrom, 2005). Кроме того, смена институций может быть разрушительна, а цена изменения существующих договоренностей непредсказуема, поэтому его следует избегать. Координация организации пространства — это координация землепользования, а она несет высокие политические риски. Один из них — воздействие на повседневную среду проживания избирателей. Также следует отметить экономические (большие инвестиции) и юридические риски (планирование часто находится на грани дозволенного конституцией). По этой причине, когда договоренность достигнута, она имеет тенденцию оставаться неизменной.
Разумеется, есть силы противодействия. Внутри системы планирования позиции акторов и ракурсы могутсдвигаться. Обсуждая диалектику проектирования и планирования, мы анализируем внутренние механизмы. Сдвиги обсуждаются (и иногда находятся под влиянием) научных дискуссий о проектировании и планировании, где критикуются определенные формы проектирования и планирования и предлагаются альтернативные распределения ролей (Anselin et al., 2011; Gunder, 2011; Madanipour, 2006). Эти дискуссии фокусируются на диалектике регулирования и гибкости, на желаемых и нежелаемых социальных эффектах использования проектирования и планирования, а также на взаимосвязях между теорией и практикой.
Поиск смысла и притягательности места был предметом формирования различных теорий в области архитектуры, ландшафтной архитектуры, городского проектирования и философии (см., напр., Braunfels, 1990; Child, 2010; Duany, Plater-Zyberk, 1991; Lynch, 1981; Rossi, 1982). Мы не будем глубоко погружаться в дискуссии об идеальном архитектурном языке или особой важности красоты, согласованности, практичности и устойчивости в проектировании (см. Alberti, 1988; Vitruvius, 20bc). Мы больше заинтересованы в динамической позиции проектирования в системах планирования. Разные идеологии планирования действительно играют роль в этом позиционировании (Gunder, 2011).
Говоря о планировании, мы не ограничиваем себя разговором о стремлении к красоте или индивидуумах, организациях и дисциплинах, обозначенных как проектировочные (архитектура, ландшафтная архитектура, городское проектирование). Мы разделяем мнение Кевина Линча: пространственное проектирование подразумевает «вольное созидание и точную оценку возможных форм чего-либо, включая то, как это делается» (Kevin Lynch, 1981, с. 290). Планировочный ракурс, по нашему определению, предполагает образ пространства, а присутствие этого образа при принятии решений облегчает рекомбинацию интересов, ресурсов и проблем; в то же время для проектировочного ракурса характерно постоянное допущение возможности манипулировать этими образами (а затем и самим пространством). Согласно Стернбергу, городское проектирование — это «манипуляция с конкретными расстояниями, материалами, масштабами, открывающимися видами, с растительным покровом, территориями, водоемами, трассами, стилями зданий» (Sternberg, 2000, с. 266).
Таким образом, планировочный и проектировочный ракурсы пересекаются. Манипуляции с образом места могут быть экспериментом с последующим анализом (см. Lynch, 1981) с точки зрения целей игроков, предполагаемых интересов сообщества, проблем и качества выполнения работ. Мы утверждаем (см. ниже), что взаимные уступки, которые являются обязательной частью планирования, могут произвести больше решений и ресурсов, если проектировочный ракурс не исключается, то есть сопровождает процесс принятия пространственных решений, а не завершает его, являясь лишь его «применением». Монтгомери, рассуждая об опыте ревитализации, считает лучшими примерами те, где проектирование является частью каждого шага процесса (Montgomery, 1965). Чапмэн отмечает, что городское проектирование — логичная форма пространственного проектирования, но в более мелком масштабе, не ограниченном фазой внедрения, и, более широко, — лучший способ «локализовать» планировку (Chapman, 2011).
То есть планирование-как-проектирование с самого начала сосредоточено на пространстве, анализирует его гибкость и производит проектировочные решения для каждого шага процесса. Чем сложнее образ пространства, тем больше разнообразие проектировочных решений и тем лучше могут быть последствия решений планировщиков (например, оперирование образом ландшафта как сети циклов обратной связи в области экологии и гидрологии). Бэкон утверждает:
Первый шаг — настроить разум в максимально возможной степени на концепт пространства как на доминирующий элемент. Надо уметь откликаться на пространство как на базовый элемент сам по себе и воспринимать его абстрактно (Bacon, 1963, с. 6).
Рефлексивные версии пространственного проектирования могут включать осмысление ряда гибких и наименее изменяемых особенностей изучаемого пространства. Если, например, для решения проблемы экологического планирования не требуется менять систему водоснабжения, проектировщик все равно может использовать знание гидрологии, чтобы предложить проектировочные решения, предполагающие варианты размещения тех или иных объектов с учетом гидрологических особенностей местности. В других случаях манипуляции с пространством можно начать раньше и включить больше ландшафтных характеристик.
Планирование, фокусирующееся на процедурах, не может быть пространственным, а концентрирующееся на содержании — может. Проектирование может быть важно не только на уровне планирования, но и на уровне принятия решений, когда в изменении облика пространства принимают участие мало акторов или когда манипулирование пространством выкристаллизовывается в начале планировочного процесса или заставляет резко переосмыслить планировочные результаты в конце. Можно вспомнить о садовом дизайне, где решения, что где будет расположено, принимает один человек, или представить себе ситуацию дизайна больших пространств, где решения принимают лишь один проектировщик и склонный согласиться с ним заказчик.
Планирование и проектирование как дисциплины и (осознающие и называющие себя таковыми) профессии имеют разные истории. Планирование в этом смысле родилось в XX веке (Allmendinger, 2002; Platt, 2003), тогда как понятие проектирования (изначально — архитектуры) возникает самое позднее в античной Греции. Планировочный и проектировочный ракурсы в том смысле, в каком мы определили их выше, неизбежно должны быть гораздо древнее, и их возникновение, скорее всего, связано с возникновением неолитических городов или неолитической революцией вообще. Деревни, сельскохозяйственное землепользование, торговля и города требовали специализации, разделения ролей, диверсификации землепользования и более высокого уровня пространственной координации (Luhmann, 1995; Seabright, 2010). Тем не менее происхождение ракурсов пространственного планирования и пространственного проектирования различно. Хотя сложность координирования в пространственном планировании возросла с централизацией государства и позже с его демократизацией (подразумевающей больше акторов), история пространственного проектирования также связана с историей государственного развития, но не так прямо, а через рост заказов. В развитых городах появились богатые горожане и амбициозные городские правители, которые могли брать на себя инициативу частного и государственного строительства. Эти проекты становились продуктами философии проектирования, где городскому пространству как единому целому уделялось больше внимания, чем его отдельным частям (Braunfels, 1990; Krieger, 2000; Mumford, 1961; Rios, 2008).
Архитектурное проектирование и размышления о нем, то есть архитектурная теория, вскоре породили практику и теорию городского проектирования (Braunfels, 1990; Rossi, 1982; Vitruvius, 20bc), хотя соответствующая профессия появилась далеко не сразу. Ландшафтная архитектура возникла позже, так как это потребовало преодоления определенных концептуальных преград (Waldheim, 2006). Можно сказать, что только в период Ренессанса концепт ландшафта, восприятие человеческой власти, традиции садовой архитектуры и городского проектирования достаточно развились, а политические структуры стали достаточно централизованными, чтобы возникло то, что мы называем ландшафтной архитектурой (Van Assche, 2004). Она понимает среду как нечто единое и определенным образом структурированное, а также подразумевает, что люди способны эту структуру понять и улучшить (Hunt, 2000, 1992). Красота лесов и лугов воспевалась давно, но в Средневековье никому не пришло бы в голову спроектировать живописный сельский ландшафт (Glacken, 1967; Hunt, 1992). Как только ландшафтную архитектуру стало возможно помыслить и практически воплотить, начала развиваться традиция, а также разные модусы рефлексии, повлекшие за собой развитие стилей, мод и споров о них (Swaffield, 2002; Wimmer, 1989). В разные эпохи новую дисциплину насыщали идеями архитектура, поэзия, философия и живопись (Hunt, 1992; Le Dantec, Le Dantec, 1993). Стернберг, пишущий спустя пару столетий после начала капитализма, считает сутью городского проектирования (но с тем же успехом это можно сказать и о ландшафтной архитектуре) реинтеграцию (концепта) среды обитания человека, чье единство было разрушено меркантилизацией и последующим пространственным, экономическим, юридическим и идеологическим расслоением (Sternberg, 2000).
Стиль рефлексии о проектировании, зародившийся в период Ренессанса, стимулировал практику проектирования (Luhmann, 2000), тогда как интеллектуальные амбиции правителей стали все более и более явными в масштабных проектировочных проектах, которые, разумеется, требовали денег, рабочей силы и экспертизы, и по мере экономического роста и политической консолидации в постренессансной Европе сходные процессы можно было наблюдать повсюду. Новые национальные государства Франции и Испании развивали свои схемы городского проектирования, которые нельзя было представить до эпохи централизации власти и развития философской мысли (Braunfels, 1990; Van Assche, 2004). Во Франции XVIII века инженерия стала составной частью городского планирования, и оно стало сплавом проектирования, науки и политики — многие так и определяют его суть (Gutkind, 1970; Van de Vijver, 2003). В Европе периода барокко неотъемлемым элементом хорошего проектирования считали использование универсальных законов и разумное отклонение от них (Hall, 1997; Choay, 1969). Законы были законами формы, и предполагалось, что их применение задает определенный внешний облик.
Городское проектирование стало частью научного и художественного канона в XVII веке — веке абсолютизма и централизованных монархий (Braunfels, 1990). Тогда мало думали о координации акторов и планировании в том смысле, как мы его определили, но складывалась практика планирования, поскольку даже в абсолютистской Европе большие проекты (исключая парки и дворцы) включали множество акторов, которые не просто исполняли приказы. Формы гражданского управления и местной демократии, которые достигли расцвета в XI и XII веках, пережили Средневековье, и новое проектирование в городах редко насаждалось сверху (Waterhouse, 1993). Города обладали независимостью, и их внутренняя политическая экосистема была все еще вполне жива и сложна в век национализма и централизации (Mumford, 1961).
Таким образом, мы уже можем говорить об акторах, которые искали некие формы координирования, и, следовательно, о планировании. Сильное родовое сходство барочного и неоклассического проектирования затуманивает специфику компромиссов, связанных с конкретными проектами и локациями. Движущей силой перемен были архитекторы с техническим и художественным бэкграундом, которые были обучены искусству дипломатии и политики со времен Средневековья (Benevolo, 1980), когда главный архитектор грандиозного собора должен был быть также и опытным политиком, учитывающим противоречивые интересы множества светских и религиозных институций.
Практика ландшафтной архитектуры сложилась (и очень быстро завладела европейским воображением) в Англии XVIII века, когда развилось проектирование больших территорий, превосходящих размер частных владений и требующих нового геометрического подхода (Hunt, 1992; Swaffield, 2002). Появилась роль ландшафтного архитектора, развивалась традиция осмысления ландшафта, и практика ландшафтной архитектуры была перенесена в конце XVIII века в городскую среду. Сначала деятельность ландшафтного архитектора сводилась к паркам, которые должны были выглядеть более «естественно», но в ходе XIX века все городское пространство стало осознаваться как ландшафт, который можно менять и улучшать. Отличие от прежних традиций городского дизайна состояло не только в возможности создавать формы, более близкие к природным, то есть в другом дизайнерском языке (см. Spirn, 1984), но и в том, что стало возможно создать панорамы, объединяющие старые и новые элементы, естественные и искусственные, а также комбинировать разные языки форм в одном городском пространстве (Madanipour, 1997; Rossi, 1982; Van Assche, 2004). Конечно, старые города тоже обладали этими особенностями, но они не были творением фантазии городского дизайнера.
В том же XIX веке национальные государства стали полностью консолидированы и централизованы, но эти новые сильные вместилища власти были пронизаны новой идеологией, сочетанием демократизации и технократического контроля (Scott, 1998). Предполагалось, что и граждане, и территории могут быть изменены с помощью научных средств, и оптимальная работа государства и развитие сообщества нуждаются в такой комбинации социальной и физической инженерии (Gunder, 2010). В Соединенных Штатах, где быстро росли городские территории, повсюду появлялись парки и бульвары — примеры широкомасштабной городской архитектуры под эгидой государственного планирования (Mumford, 1961). В Европе на заре XX века многие государства развивали политику, планы и специальные отделы, которые занимались пространственным планированием (Hall, 2002; Sutcliffe, 1981). Городское планирование легко трансформировалось в сельское, региональное и транспортное (Hall, 2002; Handlin, Burchard, 1966), тогда как проектирование всё меньше принималось во внимание; главенствовали научно обоснованный и протокольный/бюрократический подходы. Научная рефлексия о «планировании» начала отделять себя от ранней социологии и от традиций, опирающихся на архитектуру, городское проектирование и ландшафтную архитектуру (Hall, 2002; Handlin, Burchard, 1966).
То, что во второй половине XX века стало называться городским проектированием (Cuthbert, 2010) и практиковалось архитекторами, ландшафтными архитекторами, планировщиками городов, художниками, а также специалистами, подбирающими себе новое наименование, опиралось на несчетное число старых традиций, включая городское планирование (в его ориентации на проектирование), ландшафтную архитектуру, архитектуру и искусство. Первоначально словосочетание «городское проектирование» ассоциировалось преимущественно с эстетическим подходом к маленьким городским пространствам (устройство площадей и улиц), но позже его значение расширилось и стало включать масштабное проектирование, экологические, социальные и экономические вопросы — хотя Катберт отмечает, что разные профессии и школы возвращаются к своим собственным предпочитаемым названиям (Cuthbert, 2007) и это значит, что некоторые из них все еще цеплялись за старое определение, называя городское проектирование масштабной архитектурой. При более всеобъемлющем определении проектирование в большей степени пересекается с планированием, а также с архитектурой и ландшафтной архитектурой (например, в традиции architecture urbaine).
Несмотря на то что мы можем проследить эти обширные изменения в американской и европейской истории, понимание современных ролей планирования и проектирования в определенной местности, а также вариантов их преобразования требует в первую очередь анализа эволюционных путей в управлении тем или иным сообществом. Иными словами, акторы, законы и организации развивались по-разному в разных сообществах, и история их взаимодействий в основном и определила сегодняшний набор институций (см. Greif, 2006; Luhmann, 1995; North, 2005; Van Assche et al., 2011). Широкий исторический подход намечает картину, где идеи, политические структуры и научные инструменты становятся доступны для того, чтобы создавать пространственную среду. То, где, когда и кем были использованы какие инструменты — продукт политических игр и институциональной эволюции более мелкого масштаба (см. Cuthbert, 2006; Nielsen, Simonsen, 2003). Там, где местная власть очень сильна (как в Соединенных Штатах), самое глубокое понимание принесет анализ эволюции на местном уровне, тогда как в Европе, где правительства национальных государств были, очевидно, самым сильным носителем власти, стоит более явно обращаться к истории национальной администрации и политики как к контексту для политических игр на местном уровне. По словам Кунцманна, «итальянский планировщик, получивший образование в Милане, испытывал бы дискомфорт в Руре, убеждая традиционное лейбористское правительство, что сохранение среды более важно, чем индустриальное развитие целинных земель» (Kunzmann, 1999, с. 512). Способы управления определяют эволюцию планировочной сферы (см. Geddes, 1968 [1915]; Harvey, 1989). В развивающихся правительствах за властные позиции и за влияние на организацию пространства соперничают разные акторы: различные правительственные организации, научные дисциплины, профессиональные роли и ряд экономических акторов (Flyvbjerg, 1998; Hillier, 2002).
Сопоставления акторов, правил, политик и документов недостаточно, чтобы понять диалектику планирования и проектирования. Необходимо выявить роли этих акторов и документов и определить, какое влияние они оказывают на принятие пространственных решений. Кроме того, каждый актор задает свой собственный ракурс и интерпретирует историю общества и системы планирования по-разному (Luhmann, 1995; Van Assche, Verschraegen, 2008). Тален прослеживает истоки зонирования на основе морфотипов застройки (form-based coding) вплоть до кодекса Хаммурапи, записанного 4000 лет назад (Talen, 2009, с. 146). Эта историческая реконструкция не ложна, но явно определена современным проектировочным подходом нового урбанизма и связанной с ним политикой идентичности. Следовательно, акторы склонны иметь представление о своих настоящих и будущих ролях, отличное от тех, что приписываются им другими игроками (Gunder, Hillier, 2009). Катберт в своем глубоком обзоре литературы о городском проектировании справедливо отмечает: кто-то считает, что эта область деятельности родилась в Гарварде около 1950 года и была связана с небольшими «проектировочными проектами» архитекторов, в то время как другие «провозглашают, что городское проектирование родилось около 10 000 лет назад, называя так явление, существующее со времен Чатал-Хююка, и это представляется, мягко говоря, надуманным» (Cuthbert, 2010, с. 512).
Мы полагаем: для того чтобы понять эволюцию специфических ролей ракурсов планирования и проектирования, необходимо проанализировать шесть аспектов их диалектики: (1) институциализация, (2) гибкая интеграция политики, (3) профессиональные и дисциплинарные традиции, (4) роль эстетики, (5) пересечения между проектированием и планированием, (6) возможность преобразования. Опять-таки: мы хотим определить диалектику двух ракурсов, а не акторов, которые носят эти названия.
Институциализация
В процессах институциализации планирование одновременно возможно и ограничено. Определенная институциализация влияет на то, какие роли и способы планирования возможны и в какой степени пространственное проектирование может воплотиться в жизнь. Она также определяет, какой дискурс о проектировании используется в системе планирования. Вигье сожалеет, что на планирование оказывают влияние мнения малой группы эстетически настроенных индивидов (архитекторов, городских проектировщиков, планировщиков, художников), которые склонны институциализировать свои, возможно, неординарные предпочтения в интуитивные формулы. Увлечение применением математики в архитектуре в Древней Греции и в эпоху Возрождения, а также, ближе к нашему времени, модулор Ле Корбюзье — примеры такой интуитивной рационализации (Vigier, 1965, с. 22).
Если планирование не институциализировано в сообществе, пространственное проектирование также вряд ли будет институциализировано. Обычно пространственное проектирование имеет сильное влияние на организацию пространства потому, что есть сильная система планирования (часто в условиях социальной демократии), в которой акторы, рассматривающие планирование с точки зрения проектирования, имеют сильную позицию (Carmona, 2009; Davis, 1999; Kostof, 1991). Эти акторы могут быть названы планировщиками или проектировщиками, они могут работать напрямую с правительством, или с фирмами и консультантами, или в качестве субподрядчиков правительства. Планирование происходит существенно проще в сообществах с традицией планирования (Van Assche, Djanibekov, 2012; Van Assche, Verschraegen, 2008), в такой традиции также может возникнуть ракурс пространственного проектирования. Ассоциация городского и сельского планирования, идентифицирующая себя с ракурсом пространственного проектирования, знала это и активно лоббировала законодательство, институциализирующее планирование, — например Акт о городском планировании 1946 года.
Если в ходе институциализации планирования права собственности являются основными законами, определяющими координирование пространства, планирование может быть сведено к обеспечению соблюдения имущественных прав и минимизации риска для сообщества, состоящего из игроков, где каждый заявляет о правах, которые подчас противоречат друг другу (Jacobs, 1991; cf. North, 2005), или, по словам Мура, к минимизации несовершенств рынка (Moore, 1978). Установить правила и зоны, которые ограничивают частную собственность ради общественной безопасности, экологического качества, здоровья и других признанных общественных благ, все еще будет возможно (Platt, 2003), но так как каждое ограничение будет отсылать к этим аргументам, малы шансы, что в таком режиме сформируется комплексное представление. Ограниченная возможность вмешательства в права собственности делает маловероятными планирование с планом и планирование-как-проектирование (Van Assche, Leinfelder, 2008).
В таких режимах пространственное проектирование часто сводится к местам, которые находятся под другой формой управления, — например, кампусы университета и госпитали, государственные парки или локации, управляемые одной частной группой, такие как проекты Нового урбанизма (Falconer-Al Hindi, Staddon, 1997; Talen, 2011). Если права собственности сильны и крупная собственность сосредоточена в руках одного игрока, парадоксальным образом локацию может быть проектировать проще, чем если она находится под контролем сильного планировочного режима. Ф. Л. Олмстед был свободнее в проектировании кампуса Стэнфордского университета, будучи подотчетен мистеру Стэнфорду, чем если бы он был подотчетен муниципалитету и городскому планировочному департаменту.
Гибкая интеграция политики
Мы утверждаем, что проектировочный ракурс в системах планирования чаще появляется в местах с традицией пространственной интеграции политики. Конечно, пространственное планирование — привилегированная область для интеграции политики, и требования пространственной политики остро нуждаются в интеграции политики (Van Assche, Djanibekov, 2012). Часто планирование как государственная активность появляется после того, как осознается потребность в интеграции политики (Platt, 2003). Все события происходят в пространстве, и многие виды политик имеют пространственные эффекты, так что в какой-то момент власти понимают, что для этого нужно выделить отдельную задачу (и часто создать отдельный департамент). Стронг отметил: «Потребности нашего времени заставили нас заняться планированием и созданием планировочных агентств» (Strong, 1962, с. 99). Интеграция политики в систему планирования не всегда гибка, поскольку все формы планирования и проектирования, которые препятствуют планированию как координированию, могут быть кодифицированы и закреплены в пространственной политике. Кунцманн прямо утверждает, что поворот к образованию в области планирования, более ориентированному на проектирование, в Европе будет катастрофой, подразумевая, что традиционное доминирование проектирования приводило к появлению множества слепых пятен в планировании (Kunzmann, 1999).
Интеграция политики в планирование может происходить разными путями и в разных масштабах. Очевидно, что сообщества, которые смогли добиться интеграции пространственной политики, не полагаясь исключительно на формальные институции (законы, процедуры или планы с легальным статусом), могут реагировать на меняющиеся потребности бо́льшим числом способов (см. North, 2005). Комбинации формальных и неформальных институций привносят в интеграцию политики бо́льшую гибкость, а также предоставляют больше политических возможностей и проектировочных решений (Roy, 2009). В советской системе сельские районы организовывались с помощью трех параллельных систем управления, и каждая претендовала на всеохватность и авторитет в организации пространства. Такое очевидное противоречие де-факто создало пространство для более гибкой адаптации средствами неформальных институций, которые управляли выбором формальных правил в каждом конкретном случае (Eichholz et al., 2013).
Мы утверждаем, что пространственное проектирование работает и остается проектированием лишь в том случае, если не сводится к применению правил и процедур (см. Talen, 2009; Madanipour, 2006). Ограничения, наложенные законами, ресурсами, местными особенностями, будут всегда, но при гибкой интеграции политики проектирование может играть определенную роль.
Профессиональные и дисциплинарные традиции
Проектировочные дисциплины часто существуют полунезависимо от системы планирования в данном сообществе. Представления о себе и устремления архитекторов, ландшафтных архитекторов и проектировщиков городов везде носят своеобразный характер, и различия не всегда будут объясняться разницей между системами планирования. Другими словами, то, как проектировщики видят себя, зависит от того, что они могут сделать на практике в том или ином контексте управления (см. Cuthbert, 2001; Forester, 1999; Gunder, 2011), но не целиком. Многие поколения проектировщиков, теоретиков и практиков, могут сокрушаться, сетовать и ностальгировать, оплакивая счастливое прошлое, когда их роль в обществе была иной, и надеясь на светлое будущее, когда она вновь изменится. Архитекторы веками делали наброски идеальных городов, но время и место зачастую не способствовали воплощению их утопий (Rossi, 1982; Van Assche et al., 2009). Можно вспомнить о большой коллекции «бумажной архитектуры» в советских архивах, но также о многих современных архитектурных конкурсах, где часто забывают о планировщиках, проектировщиках городов, ландшафтных архитекторах, а также демократических и экономических механизмах управления, чтобы дать волю архитектурному воображению, представляющему город как абстрактную композицию (в традиции Ле Корбюзье).
Самоописание дисциплин частично определяется историей взаимодействий с другими дисциплинами и профессиями. Лишь часть этих взаимодействий происходит в рамках систем планирования (см. Soja, 1996). Там, где есть сильная система планирования с долгой традицией, самоопределение планировщиков и проектировщиков чаще диктуется динамикой и взаимодействиями в рамках системы планирования. Если у системы планирования появляются новые функции, то внутри системы начинается конкуренция за открывшиеся ниши. Например, Мальтийский договор обязал подписавшие его европейские страны уделить внимание археологии в системе планирования, и в результате развернулась активная конкуренция за эту нишу между археологами, вступающими в систему, и старыми акторами, перепрофилирующимися и перестраивающимися на большую внимательность к культурному наследию (Duineveld, 2006). Если какие-то функции исчезают, то связанные с ними акторы соревнуются за другую нишу в экосистеме планирования. Например, Нидерланды в течение нескольких лет остро переживали современный экономический кризис, а волна либерализации сократила систему планирования, поэтому застройщики, испытывая внешнее давление, определяют себя по-новому: как социально и экологически ответственных комплексных планировщиков и проектировщиков.
Как со всеми другими группами, играющими роль в управлении, самоопределение:
· частично возникает в результате простого установления различий (мы отличаемся от а и b);
· частично возникает из очерчивания основных ценностей (мы являемся х, потому что мы верим в / знаем y);
· частично возникает в результате долгого выстраивания стратегий и противостояния (то есть политических игр);
· частично возникает как результат рефлексии практиков или теоретиков о той или иной профессии (например, в рамках соответствующей дисциплины).
Ладнер Бёрч прекрасно иллюстрирует, как в США профессия планировщика изначально сформировала академическую дисциплину о планировании, но отмечает, что в последние годы отмечается и обратная тенденция (Ladner Birch, 2001). Она также показывает, что такое академическое влияние может как навредить, так и помочь адаптации профессии и ее статусу в системе планирования. В зависимости от контекста ракурс проектирования может быть преимуществом или обязанностью. В системах, где такой ракурс уже считается преимуществом, но где акторы, наиболее тесно с ним связанные, избегают его, чаще всего из-за внутренней идеологической борьбы, это создает нишу (как в Нидерландах, где предприимчивые ландшафтные архитекторы с 1980-х годов стали заниматься городским проектированием вместо городских планировщиков (stedenbouwers), которые двинулись в сторону социоэкономического программирования (см. Van Assche, 2004)). Другие акторы возлагают ожидания на тот или иной ракурс, создавая внутренний спрос и побуждая существующих или новых акторов взять эту роль на себя. Если планировщики или городские проектировщики отказываются от проектировочного ракурса, к нему прибегают ландшафтные архитекторы.
Как только проектировочный ракурс завоевал свое место в системе планирования, акторы, его репрезентирующие, могут меняться. Не только акторы могут формировать, менять и сдвигать ракурс — может случиться и так, что определенный подход к проектированию теряет поддержку. Это происходит и с процедурами проектирования, которые могут считаться устаревшими после семантического сдвига (Luhmann, 2000), и, в результате, с доминирующими геометриями и их функционированием. В американской традиции «обновление городов» (urban renewal) связано с социал-демократическим ви́дением общества, важной ролью пространственного планирования и планирования-как-проектирования в модернистской эстетике. Все эти три фактора потеряли поддержку после того, как результаты обновления городов были признаны недостаточными (см., напр., Jacobs, 1961).
Роль эстетики
Мы считаем, что роль эстетики особенно важна в самоописании акторов, использующих ракурс проектирования. Эпохальная книга Камилло Зитте (Camillo Sitte, 1965 [1889]) говорит о городском планировании в соответствии с художественными принципами, а трактат Рэймонда Анвина (Raymond Unwin, 1909) развивал идею города-сада и создал целый словарь эстетически приятных форм (позже перенятый «новыми урбанистами»). Когда основной целью этих акторов становится стремление к красоте, это имеет ряд последствий, которые влияют на взаимосвязь между ракурсами планирования и проектирования.
Во-первых, если проектирование — это в первую очередь эстетика, то другие аспекты не имеют большого веса. Когда мы имеем дело с большими пространствами, особенно когда они должны вмещать много пользователей и по-разному использоваться, проектирование-как-эстетика неизбежно будет создавать проблемы с использованием и обслуживанием и негативно влиять на повседневную жизнь (см. De Certeau, 1984). Это, в свою очередь, приводит к сопротивлению пользователей, а вскоре и других игроков системы планирования (Duany et al., 2008). Фокус на эстетике также делает проектирование более подверженным моде и новым течениям в мире искусства (ср. Cuthbert, 2010). В результате проектировщики с большей вероятностью неявно общаются с другими проектировщиками, архитектурными журналами, арт-критиками, а не с конечными пользователями и другими игроками, которые могли бы сделать итоговый план насыщеннее (Van Assche, 2004). Штейнер показывает, почему проектировщики опасаются того, что «фокус на новизне и на отдельных личностях приводит к возвышению “стархитекторов” и определенных объектов» (Steiner, 2011, с. 213). Если в конечном итоге так и происходит, то предполагаемое значение спроектированного пространства остается неясным для большинства пользователей, не подкованных в последних веяниях искусства и архитектуры (Madanipour, 1996; Van Assche et al., 2012a). Поэтому многие новые проекты, восторженно встреченные архитектурными журналами, не находят одобрения у местных жителей, а многие знаменитые проекты прежних времен не пережили ни изменения вкусов профессионалов, ни критики жителей. Пантер отмечает, что «противоречия между профессиональным и массовым вкусом должны быть конструктивно разрешены и исследованы с помощью множества коллаборативных, консультативных, образовательных и культурных программ» (Punter, 2007, с. 188). Однако исследовать противоречие еще не означает разрешить его. И это тоже поле политики.
Притязания проектировщиков на то, что только они способны понимать и использовать язык пространства (см. Gunder, 2011), отличать объективно хорошую пространственную структуру от объективно плохой, — де-факто утверждение монополии в системе планирования. И если такая риторика еще может быть убедительной, то ее результаты обычно проблематичны. Если такое притязание на уникальный доступ к пространственному языку поддерживается (напр., Alexander, 1979; Cullen, 1961; Duany, Plater-Zyberk, 1991; Unwin, 1909), пространственное проектирование будет развиваться, но будет ориентироваться на изменяющиеся стили, а не на адаптацию к изменяющимся условиям и требованиям (см. Luhmann, 2000). Таким образом, система планирования становится негибкой и невосприимчивой к вкладу многих игроков — их аргументы игнорируются как незначимые. В такой ситуации пространственное проектирование перестает быть пространственным планированием (Gunder, 2011). Координация интересов и ракурсов больше не происходит или происходит непрозрачно, вне демократического контроля.
Навязывание эстетики в процессе проектирования уменьшает не только демократическую легитимность, но также и возможность усилить процесс планирования благодаря синергии, учитывающей специфику места (Madanipour, 1996, 2004, 2006; Steiner, 2011). Этим страдали ранние версии Нового урбанизма. Они начинали с набора элементов проектирования и комбинированных правил (напр., Duany, Plater-Zyberk, 1991), что оказалось крайне негибко, и последние версии зонирования на основе морфотипов застройки стали более щадящими, разрешив использовать различные схемы на разных этапах и в большем количестве вариаций (Talen, 2009).
Пересечения между проектированием и планированием
Еще одна особенность диалектики проектирования и планирования, которую надо рассмотреть, — это паттерн и интенсивность их пересечения, заметного в системе планирования. Недостаточность или избыточность этих ракурсов, их положение в сообществе, где определенные акторы обладают определенными полномочиями, имеют существенное значение для диалектики и взаимного влияния планирования и проектирования.
Названия департаментов, акторов и документов не обязательно совпадают ни с тем, что они делают, ни с ракурсом, доминирующим в их дискурсе и деятельности. Если влиятельные игроки выберут ракурс проектирования, планирования или планирования-как-проектирования, это будет иметь эффект. Если множество американских застройщиков начнут использовать подход Нового урбанизма, это, скорее всего, спровоцирует изменения в местной политике и планировании и в архитектурных и планировочных школах. Также возможно, что некоторым подходам отдается предпочтение, потому что они включены в правила и организационные структуры, унаследованные из прошлого (Booth, 1996; Schurch, 1999). Итоги планирования будут различными, в зависимости от того, является ли главный планировщик, согласно традиции, архитектором, как в бывшем Советском Союзе (Van Assche et al., 2010), или планирование де-факто ориентируется на застройку, а застройщики копируют проекты из каталогов.
Мы утверждаем, что для понимания взаимодействий ракурсов важно не только их расположение, но и пересечение. Пересечение имеет здесь два смысла:
1. Пересечения ракурсов планирования и проектирования одних и тех же акторов.
2. Пересечения ракурсов нескольких акторов в рамках системы планирования.
Это различение поможет понять дискурсивную миграцию от актора к актору, паттерны трансформации акторов и системы в целом. Это также поможет понять возможности преобразования и варианты и пределы институционального (пере)проектирования.
Пересечение создает когнитивную открытость, что обеспечивает дискурсивную миграцию (Luhmann, 1990). Дискурсивная миграция затем приводит к аналогичному пониманию аналогичных ситуаций (см. Bal, 2002) и упрощает компромиссы и координацию. Тем не менее даже в системе с высокой степенью пересечения ракурсов планирования и проектирования каждый актор может заключать в себе другую внутреннюю диалектику между планированием и проектированием (включая другую версию дискурса проектирования), что также определяет общую диалектику в рамках системы планирования. В шведском планировочном процессе архитекторы, городские проектировщики и ландшафтные архитекторы и специалисты в области экологии, ориентированные на проектирование, могут вести переговоры, разделяя общую идею планирования-как-проектирования, но придерживаться различных точек зрения на диалектику проектирования и планирования. На эти точки зрения могут оказывать влияние традиции их дисциплин, конкуренция внутри системы планирования и базовое желание идентифицировать и легитимировать свое присутствие.
Возможность преобразования
Мы считаем планирование неизбежно адаптивным (см. Geddes, 1968 [1915]; Montgomery, 1998). Для того чтобы система планирования была адаптивна к внешним изменениям, она должна плодотворно использовать свою внутреннюю сложность: разнообразие ракурсов, умений и ресурсов (см. Luhmann, 1995; Seidl, 2005; Van Assche et al., 2011). Также необходим навык корректировать свою внутреннюю позицию. В противном случае экономическое и политическое давление пройдет незамеченным и, скорее всего, вызовет менее управляемые изменения позже. Таким образом, возможность адаптироваться может быть описана как комбинация возможности обучаться и возможности преобразовываться (Forester, 1999; Forsyth, 2007; Vigier, 1965). Эти качества важны для отдельных акторов и для системы в целом. Если система может реагировать, например, на различные запросы в обществе, касающиеся пространственной среды, исторического наследия или загрязнения, это не означает, что может адаптироваться каждый актор. В условиях внутренней конкуренции акторы могут исчезать, маргинализироваться или становиться более значимыми. Адаптивность будет конкурентным преимуществом (Harvey, 1989).
Конкурентным преимуществом совсем иного рода будет притязание на эксклюзивное знание. Эксклюзивное знание, особенно знание, которые представляется абсолютно истинным, может привести к доминированию в планировочной игре и неизбежно приведет к негибкости и проблемам с адаптацией. Эта проблема диагностирована в процедурном планировании и научно обоснованном планировании (Gunder, Hillier, 2009; Van Assche, 2004), а также в некоторых разновидностях эстетического проектирования (Duany, Plater-Zyberk, 1991; Gunder, 2011). Стронг, обсуждая роль «хирурга-утописта» в городском планировании, отмечает:
Следуя по стопам Платона, он открывает нам идеальную форму, архетип, которому должен соответствовать каждый существующий в действительности город: или создает «город с нуля», такой как Бразилиа или Канберра, или трансформирует Сан-Франциско, Лос-Анджелес и другие мегаполисы (Strong, 1962, с. 100).
Негибкие ракурсы планирования (например идеология планирования как эстетического проектирования) часто подрывают способность всей системы планирования обучаться. Если планирование видится как применение вневременного (или какого-нибудь еще абсолютно исключительного) языка форм, а другие акторы и институции этому способствуют (см., напр., Alexander, 1979; Lynch, 1981), тогда доминирующие акторы и система в целом вряд ли будут обучаться и меняться. Более тонкая форма монополистского проектировочного (и, следовательно, планировочного) дискурса, препятствующего подлинному самопреобразованию, — это «обучение» якобы невежественных граждан якобы объективному синтаксису проектирования. Грин отмечает: «Проектирование на местном уровне включает множество разных голосов, говорящих, как нам кажется, на разных языках. Классификация, представленная здесь, стремится разрешить эту путаницу» (Greene, 1992, с. 186). Это не только отражает глобальную нехватку демократии, но также означает, что система не будет эффективна и будет создавать незамеченные проблемы и не замечать проблем, признанных всем обществом. Это отражает серьезный риск нарушения координации, после которого акторы будут преследовать свои интересы в ущерб общему благу (North, 2005; Verdery, 2003).
Идеальной системы планирования не существует. Скажем даже больше того: она не может существовать. Причины уже подробно рассматривались в литературе о планировании: планирование всегда приводит к проигрышу одной из заинтересованных сторон, оно не может быть полностью инклюзивным; оно обусловлено прихотливыми политическими и экономическими играми и непредсказуемыми предпочтениями граждан (Harvey, 1985; Hillier, 2002; Gunder, 2010; Madanipour et al., 2001). Граждане могут быть очарованы или ослеплены каким-нибудь подходом, который потом институциализируется без внимательного обсуждения последствий или без формирования структур и стимулов для обсуждения и адаптации — правил, по которым меняют правила (Garde, 2004). Это рецепт негибкости и, в конце концов, катастрофы. Основываясь на аргументах, приведенных в данной статье, мы добавим еще несколько причин того, почему идеальное планирование невозможно.
Во-первых, если исходить из той точки зрения, что планирование представляет собой координацию, сразу становится ясно, что координация никогда не бывает идеальной. Не все интересы могут быть одинаково соблюдены, не всякое общее благо может быть достигнуто в одинаковой степени, не о каждом общем благе можно договориться или даже обсудить на политической или планировочной арене. То же верно в отношении проектирования как пространственной координации. Более того, планирование-как-проектирование вынуждено изо всех сил стараться сбалансировать разные интересы и часто расходящиеся задачи устойчивости, привлекательности, практичности и доступности (Breheny, 1992; Garde, 2004; Greene, 1992). Сильная пространственная структура, которая может вместить множество применений, пользователей и желаний и выстоять против всех ограничений, никогда не сможет адаптироваться подо все эти факторы одновременно. (Именно поэтому не выжил Международный конгресс современной архитектуры (CIAM) — лобби модернистского планирования после Корбюзье, — но этот урок плохо помнят.)
Форма координации в планировании никогда не может быть идеальна; то же самое можно сказать и о координации в проектировании. Более того, в системе планирования нет идеального баланса между ракурсами планирования и проектирования. Способ, которым эта система институциализирована, отражает выбор относительно этого баланса, но эта конфигурация никогда не может быть идеально адаптирована под каждую специфическую проблему. Более того, нельзя оптимизировать систему так, чтобы она была одновременно идеально адаптивной, стабильной и предсказуемой (Scott, 1998). В Нидерландах в 1990-е годы, когда появилось экологическое проектирование, специалисты по культурному наследию осуждали разрушение истории, но когда после 2000 года стало доминировать проектирование, учитывающее особенности исторического наследия, оно часто критиковалось за нехватку комплексного экологического ви́дения. Оба подхода использовались избирательно, критиковались застройщиками и оптимизировались, исходя из различных критериев. В конце концов, есть соответствие между системой планирования и обществом. Обычно общество меняется быстрее, чем система планирования, но иногда медленнее (Van Assche, 2004; Throgmorton, 1996). Экспертные группы в системе планирования наконец пришли к соглашению о балансе между природой и культурой, но этот консенсус может оказаться неактуальным, если общество в целом сделает правый поворот (как во многих европейских странах).
Можно сказать, что сама структура системы такова, что ее институциализация, оптимизация под те или иные условия всегда неидеальны в каждой конкретной ситуации (см. Luhmann, 1990, 1995). В функционировании системы, где благоразумие должно поддерживать институции, балансирование между ракурсами — переключение между выборами слепых пятен. Невозможно видеть всё одновременно, и фокус на планировании как координации интересов или содержания принесет иные результаты, чем фокус на планировании-как-проектировании. Ракурс проектирования может незаметно сместиться, уделяя особое внимание одному из внутренних критериев (красота, практичность и др.), таким образом подрывая всеохватывающий характер проектирования, его синергетические и чувствительные к контексту качества (Carmona et al., 2002; Julier, 2005). Если наибольшее внимание в проектировании уделяется эстетике, оно быстро перестает быть планированием. По наблюдениям Альбрехтса, креативность — предварительное условие гибкости и открытости к переопределению — необходима во всех аспектах адаптивного планирования, от выбора акторов для разработки проектировочных процедур до выработки ви́дения (Albrechts, 2005).
Существенна гибкость системы, ее способность комбинировать ракурсы по-новому в соответствии с текущей ситуацией. Неизбежное напряжение возникает в связи с потребностью во внутренних сдержках и противовесах. Может показаться, что лишь формализация, формальные институции, и, следовательно, доминирование процедурного планирования делают возможными сдержки и противовесы, то есть демократическое планирование. Обзорные работы о проектировании, чьи авторы руководствуются такой логикой, отражают нестабильность, вносимую проектированием (см. Dawson, Higgins, 2009; Donovan, Larkham, 1996; Nasar,Grannis, 1999; Punter, 2007). Можно возразить (в духе Макиавелли), что в демократических системах формальные институции всегда взаимодействуют с неформальными, что работа сдержек и противовесов всегда подразумевает мудрое управление, активную гражданскую позицию и сложившиеся правила, а также традиции, поддерживающие их и делающие их соблюдение возможным (Mansfield, 1996). Нельзя избежать рисков и ответственности, полностью положившись на формализацию. Планирование, ориентирующееся на проектирование, нуждается и в формальных сдержках и противовесах, и в неформальных координирующих механизмах.
Сдержки и противовесы будут воплощены в юридических препятствиях, формализованных процедурах и документах. Пантер утверждает:
Пожалуй, проектировочные амбиции лучше всего переводить в форму нормативного плана, такого как всеобъемлющая муниципальная структура или местный план развития. Тогда они могут стать господствующими стратегическими задачами, которые будут определять развитие более глубоким и конструктивным способом и будут регулярно проверяться и обновляться (Punter, 2007, с. 173).
Вместе с тем неформальные институции создают пространство для лидерства (Childs, 2010; Forester, 1999; Ladner Birch, 2001) и креативности (Albrechts, 2005; Madanipour, 2006) и дают место для меняющихся сочетаний ракурсов (см. Massey, 2005; Punter, Carmona, 1997). Воплощение проектировочного ракурса в системе планирования — отправная точка для баланса между формальной и неформальной координацией. В статье Gaffikin et al. (2010) отмечается: «Тщательное рассмотрение городского проектирования в контексте подхода стратегического планирования может иметь благотворное влияние в спорных ситуациях» (с. 508).
Взаимосвязи между ракурсами планирования и проектирования в системе планирования многогранны, так как обычно в них участвует множество различных акторов, а разные формы координации, выраженные планированием и проектированием, внутренне различны. Планирование-как-проектирование можно считать очень ценным ракурсом для системы планирования, позволяющим учесть все качества конкретной местности, приспособиться к разным нуждам и содействовать поиску особых решений. Планирование-как-проектирование может увеличить эффективность планирования и улучшить качество продукта — преобразованного пространства. Планирование может превратиться в слепое следование процедурам, а проектирование — в слепое потакание эстетике, но в каждом сообществе поиск рабочего баланса между ракурсами планирования и проектирования — экономическая, политическая и, мы бы добавили, экологическая необходимость.
Обстоятельное ознакомление с системой планирования и, шире, управлением, эволюцией, диалектикой между формальными и неформальными институциями и между ракурсами планирования и проектирования — предпосылка для модификации системы планирования. Если теоретики планирования и другие научные аналитики хотят повлиять на планировочную практику, их анализ должен как минимум начинаться со сложности существующей системы. Во многих случаях ученые обнаруживают нехватку ракурса планирования или проектирования, чтобы решить проблемы, выявленные внутри сообщества или отмеченные самим сообществом. Для внедрения того или иного ракурса требуется как минимум разобраться в риторике и самоидентификации существующих акторов, а также в риторике о правилах, определяющих их взаимодействия. Скорее всего, понадобится помощь политической системы, чтобы создать и внедрить стратегию, которая устранит недостаток планирования и/или проектирования и снова включит эти ракурсы, не увеличивая негибкость системы планирования. К счастью, история проектирования и планирования как дисциплин, а также история разнообразнейших институциализаций ракурсов планирования и проектирования открывает огромный материал для того, чтобы создавать такие стратегии.
Alberti L.B. On the Art of Building in Ten Books. Cambridge, MA: MIT Press, 1988 (ca. 1452).
Albrechts L. Creativity as a drive for change // Planning Theory. 2005. № 4. Vol. 3. P. 247–263.
Alexander C. The Timeless Way of Building. New York: Oxford University Press, 1979.
Allmendinger P. Planning Theory. Basingstoke: Palgrave, 2002.
Allmendinger P. Planning Theory. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009.
Anselin L., Nasar J.L., Talen E. Where do planners belong? Assessing the relationship between planning and design in American Universities // Journal of Planning Education and Research. 2011. № 31. Vol. 2. P. 196–207.
Bacon E. Urban design as a force in comprehensive planning // Journal of the American Institute of Planners. 1963. № 29. Vol. 1. P. 2–8.
Bal M. Travelling Concepts. New Haven, CT: Yale University Press, 2002.
Banerjee T. Response to “Commentary: Is Urban Design Still Urban Planning?”: Whither urban design? Inside or outside planning? // Journal of Planning Education and Research. 2011. № 31. Vol. 2. P. 208–210.
Benevolo L. The History of the City. Cambridge, MA: MIT Press, 1980.
Booth P. Controlling Development: Certainty and Discretion in Europe, the USA and Hong Kong. London: UCL Press,1996.
Braunfels W. Urban Design in Western Europe: Regime and Architecture, 900–1900 / trans. by K.J. Northcott. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1990.
Carmona M. Design coding and the creative, market and regulatory tyrannies of practice // Urban Studies. 2009. № 46. Vol. 12. P. 264–267.
Carmona M., De Magalhaes C., Edwards M. Stakeholder views on value and urban design // Journal of Urban Design. 2002. № 7. Vol. 2. P. 145–169.
Chapman D. Engaging places: Localizing urban design and development planning // Journal of Urban Design. 2011. № 16. Vol. 4. P. 511–530.
Chettiparamb A. Metaphors in complexity theory and planning // Planning Theory. 2006. № 5. Vol. 1. P. 71–91.
Childs M.C. A spectrum of urban design roles // Journal of Urban Design. 2010. № 15. Vol. 1. P. 1–19.
Choay F. The Modern City: Planning in 19th Century. London: Studio Vista, 1969.
Cullen G. Townscape. London: Architectural Press, 1961.
Cuthbert A. Going global: Reflexivity and contextualism in urban design education // Journal of Urban Design. 2001. № 6. Vol. 3. P. 297–316.
Cuthbert A. The Form of Cities: Political Economy and Urban Design. Oxford: Blackwell, 2006.
Cuthbert A. Urban design: Requiem for an era — review and critique of the last 50 years // Urban Design International. 2007. № 12. Vol. 4. P. 177–226.
Cuthbert A. Whose urban design? // Journal of Urban Design. 2010. № 15. Vol. 3. P. 443–448.
Davis H. The Culture of Building. New York: Oxford University Press, 1999.
Dawson E., Higgins M. How planning authorities can improve quality through the design review process: Lessons from Edinburgh // Journal of Urban Design. 2009. № 14. Vol. 1. P. 101–114.
De Certeau M. The Practice of Everyday Life. Berkeley, CA: University of California Press, 1984.
Donovan J., Larkham P. Rethinking design guidance // Planning Practice & Research. 1996. № 11. Vol. 3. P. 303–318.
Duany A., Plater-Zyberk E. Towns and Town-Making Principles. New York: Rizzoli, 1991.
Duany A., Sorlien S., Wright W. SmartCode Version 9. Ithaca, NY: New Urban News Publications, Inc., 2008.
Duineveld M. Van Oude Dingen, De Mensen, Die Voorbij Gaan. Over De Voorwaarden Meer Recht Te Kunnen Doen Aan De Door Burgers Gewaardeerde Cultuurhistories. Delft: Eburon, 2006.
Eichholz M., Van Assche K., Oberkircher L. et al. Trading capitals? — Bourdieu, land and water in rural Uzbekistan // Journal of Environmental Planning and Management. 2013. № 56. Vol. 6. P. 868–892.
Explorations in Planning Theory / ed. by S.J. Mandelbaum, L. Mazza, R.W. Burchell. New Brunswick, NJ: Center for Urban Policy Research, 1996.
Falconer Al-Hindi K., Staddon C. The hidden histories and geographies of neotraditional town planning: The case of Seaside, Florida // Environment and Planning D: Society and Space. 1997. № 15. Vol. 3. P. 349–372.
Flyvbjerg B. Rationality and Power. Chicago, IL: Chicago University Press, 1998.
Forester J. The Deliberative Practitioner. Cambridge, MA: MIT Press, 1999.
Forsyth A. Innovation in urban design: Does research help? // Journal of Urban Design. 2007. № 12. Vol. 3. P. 461–473.
Fuchs S. Against Essentialism. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001.
Gaffikin F., Mceldowney M., Sterrett K. Creating shared public space in the contested city: The role of urban design // Journal of Urban Design. 2010. № 15. Vol. 4. P. 493–513.
Garde A. New urbanism as sustainable growth? A supply side story and its implications for public policy // Journal of Planning Education and Research. 2004. № 24. Vol. 2. P. 154–170.
Geddes P. Cities in Evolution. London: Ernest Benn, 1968 (1915).
Glacken C. Traces on the Rhodian Shore. Nature and Culture in Western Thought from Ancient Times to the End of the Eighteenth Century. Berkeley, CA: University of California Press, 1967.
Greene S. Cityshape: Communicating and evaluating community design // Journal of the American Planning Association. 1992. № 58 Vol. 2. P. 177–189.
Greif A. The Path to the Modern Economy // Lessons from Medieval Trade. Cambridge: Cambridge University Press, 2006.
Gunder M. Commentary: Is urban design still urban planning? An exploration and response // Journal of Planning Education and Research. 2011. № 31. Vol. 2. P. 184–195.
Gunder M. Planning as the ideology of (neo-liberal) space // Planning Theory. 2010. № 9. Vol. 4. P. 298–231.
Gunder M., Hillier J. Planning in ten words or less. A Lacanian Entanglement with Spatial Planning. Farnham: Ashgate, 2009.
Gutkind E.A. Urban Development in Western Europe: France and Belgium. London: The Free Press, 1970.
Hall P. Cities of Tomorrow. Oxford: Blackwell, 2002.
Hall T. Planning Europe’s Capital Cities: Aspects of Nineteenth-Century Urban Development. London: Spon Press, 1997.
Handlin O., Burchard J. The Historian and the City. Cambridge, MA: MIT Press, 1966.
Harvey D. From managerialism to entrepreneurialism: The transformation in urban governance in late capitalism // Geografiska Annaler Series B Human Geography. 1989. № 1. Vol. 71. P. 3–17.
Harvey D. The Urbanization of Capital. Oxford: Blackwell, 1985.
Hillier J. Shadows of Power. London: Routledge, 2002.
Hunt J.D. Gardens and the Picturesque: Studies in the History of Landscape Architecture. Cambridge, MA: MIT Press, 1992.
Hunt J.D. Greater Perfections. The Practice of Garden Theory. Philadelphia, PA: University of Philadelphia Press, 2000.
Jacobs H. The Politics of Property Rights. Madison, WI: University of Wisconsin Press, 1991.
Jacobs J. The Death and Life of Great American Cities. New York: Random House, 1961.
Julier G. Urban designscapes and the production of aesthetic consent // Urban Studies. 2005. № 42. Vol. 5/6. P. 869–887.
Kostof S. The City Shaped. Urban Patterns and Meanings through History. London: Thames & Hudson, 1991.
Krieger M. Planning and design as the manufacture of transcendence // Journal of Planning Education and Research. 2000. № 19. Vol. 3. P. 257–264.
Kunzmann K. Planning education in a globalized world // European Planning Studies. 1999. № 7. Vol. 5. P. 549–555.
Ladner Birch E. Practitioners and the art of planning // Journal of Planning Education and Research. 2001. № 20. Vol. 4. P. 407–421.
Le Dantec D., Le Dantec J.P. Reading the French Garden. Story and History. Cambridge, MA: MIT Press, 1993.
Luhmann N. Art as a Social System. Stanford, CA: Stanford University Press, 2000.
Luhmann N. Political Theory in the Welfare State. New York: De Gruyter, 1990.
Luhmann N. Social Systems. Stanford, CA: Stanford University Press, 1995.
Lynch K. Good City Form. Cambridge, MA: MIT Press, 1981.
Madanipour A. Ambiguities in urban design // Town Planning Review. 1997. № 68. Vol. 3. P. 363–383.
Madanipour A. Design of Urban Space: An Inquiry into a Socio-Spatial Process. Chichester: John Wiley 1996.
Madanipour A. Roles and challenges of urban design // Journal of Urban Design. 2006. № 11. Vol. 2. P. 173–193.
Madanipour A. Viewpoint: Why urban design? // Town Planning Review. 2004. № 75. Vol. 2. P. i–iv.
Mansfield H. Machiavelli’s Virtue. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1996.
Massey D. For Space. London: SAGE, 2005.
Montgomery J. Making a city: Urbanity, vitality and urban design // Journal of Urban Design. 1998. № 3. Vol. 1. P. 93–116.
Montgomery R. Improving the Design Process in Urban Renewal // Journal of the American Institute of Planners. 1965. № 31. Vol. 1. P. 7–20.
Moore T. Why allow planners to do what they do? A justification from economic theory // Journal of the American Institute of Planners. 1978. Vol. 44. P. 387–398.
Mumford L. The City in History: Its Origins, Its Transformations, and Its Prospects. New York: Harcourt Brace & World, 1961.
Nasar J.L., Grannis P. Design review reviewed: Administrative versus discretionary methods // Journal of the American Planning Association. 1999. № 65. Vol. 4. P. 424–433.
Nielsen E., Simonsen K. Scaling from “below”: Practices, strategies and urban spaces // European Planning Studies. 2003. № 11. Vol. 8. P. 911–927.
North D.C. Understanding the Process of Economic Change. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2005.
Ostrom E. Understanding Institutional Diversity. Cambridge: Cambridge University Press, 2005.
Platt D. Land Use and Society. Washington, DC: Island Press, 2003.
Punter J. Developing urban design as public policy: Best practice principles for design review and development management // Journal of Urban Design. 2007. № 12. Vol. 2. P. 167–202.
Punter J.V., Carmona M. The Design Dimension of Planning: Theory, Policy and Best Practice. London: Spon Press, 1997.
Rios M. Envisioning citizenship: Toward a polity approach in urban design // Journal of Urban Design. 2008. № 13. Vol. 2. P. 213–229.
Rossi A. The Architecture of the City. Cambridge, MA: MIT Press, 1982.
Roy A. Why India cannot plan its cities: Informality, insurgence and the idiom of urbanization // Planning Theory. 2009. № 8. Vol. 1. P. 76–87.
Schurch T. Reconsidering urban design: Thoughts on its definition and status as a field or profession // Journal of Urban Design. 1999. № 4. Vol. 1. P. 5–28.
Scott J. Seeing Like a State. New Haven, CT: Yale University Press, 1998.
Seabright P. The Company of Strangers. A Natural History of Economic Life. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2010.
Seidl D. Organizational Identity and Self-Transformation. Aldershot: Ashgate, 2005.
Sitte C. City planning according to artistic principles / trans. by G.R. Collins, C.C. Collins. New York: Random House, 1965 (1889).
Soja E. Thirdspace. Journeys to Los Angeles and Other Real-and-Imagined Places. Oxford: Blackwell, 1996.
Spirn A. The Granite Garden. New York: Basic Books, 1984.
Steiner F. Commentary: Planning and design — oil and water or bacon and eggs? // Journal of Planning Education and Research. 2011. № 31. Vol. 2. P. 213–216.
Steinitz C. Meaning and the congruence of urban form and activity // Journal of the American Institute of Planners. 1968. № 34. Vol. 4. P. 233–248.
Sternberg E. An integrative theory of urban design // Journal of the American Planning Association. 2000. № 66. Vol. 3. P. 265–278.
Strong E. The amplitude of design // Journal of the American Institute of Planners. 1962. № 8. Vol. 2. P. 98–102.
Sustainable Development and Urban Form / ed. by M. Breheny. London: Pion, 1992.
Sutcliffe A. Towards the Planned City: Germany, Britain, the United States and France 1780–1914. Oxford: Blackwell, 1981.
Talen E. Design by the rules: The historical underpinnings of form-based codes // Journal of the American Planning Association. 2009. № 75. Vol. 2. P. 144–160.
Talen E. Response to “commentary”: Is urban design still urban planning? // Journal of Planning Education and Research. 2011. № 31. Vol. 2. P. 211–212.
The Governance of Place: Space and Planning Processes / ed. by A. Madanipour, A. Hull, P. Healey. Aldershot: Ashgate, 2001.
The Landscape Urbanism Reader / ed. by C. Waldheim. New York: Princeton Architectural Press, 2006.
Theory in Landscape Architecture. A Reader / ed. by S.R. Swaffield. Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press, 2002.
Throgmorton J. Planning as Persuasive Storytelling. Chicago, IL: Chicago University Press, 1996.
Unwin R. Town Planning in Practice: An Introduction to the Art of Designing Cities and Suburbs. London: T. Fisher Unwin, 1909.
Van Assche K. Signs in Time. An Interpretive Account of Urban Planning and Design, the People and their Histories. Wageningen: Wageningen University, 2004.
Van Assche K., Beunen R., Jacobs J. et al. Crossing trails in the marshes. Flexibility and rigidity in the governance of the Danube delta // Journal of Environmental Planning and Management. 2011. № 54. Vol. 8. P. 997–1018.
Van Assche K., Djanibekov N. Spatial planning as policy integration: The need for an evolutionary perspective. Lessons from Uzbekistan // Land Use Policy. 2012. № 29. Vol. 1. P. 179–186.
Van Assche K., Duineveld M., De Jong H. et al. What place is this time? Semiotics and the analysis of historical reference in landscape architecture // Journal of Urban Design. 2012. № 17. Vol. 2. P. 233–254.
Van Assche K., Duineveld M., Salukvadze J. Under pressure: Speed, vitality and innovation in the reinvention of Georgian planning // European Planning Studies. 2012. № 20. Vol. 6. P. 999– 1015.
Van Assche K., Leinfelder H. Nut en noodzaak van een kritische planologie. Suggesties vanuit Nederland en Amerika op basis van Niklas Luhmann’s systeemtheorie // Ruimte en planning. 2008. № 28. P. 28–38.
Van Assche K., Salukvadze J., Shavishvilli N. City Culture and City Planning in Tbilisi. Where Europe and Asia Meet. Lewiston: Mellen Press, 2009.
Van Assche K., Verschraegen G., Salukvadze J. Changing frames. Expert and citizen participation in Georgian planning // Planning Practice and Research. 2010. № 25. Vol. 3. P. 377–395.
Van Assche K., Verschraegen K. The Limits of Planning: Niklas Luhmann’s systems theory and the analysis of planning and planning ambitions // Planning Theory. 2008. № 7. Vol. 3. P. 263–283.
Van de Vijver D. Ingenieurs en architecten op de drempel van een nieuwe tijd (1750–1830) [Engineers and architects on the threshold of a new era (1750–1830)]. Leuven: Leuven University Press, 2003.
Verdery K. The Vanishing Hectare. New Haven, CT: Yale University Press, 2003.
Vigier F. An experimental approach to urban design // Journal of the American Institute of Planners. 1965. № 31. Vol. 1. P. 21–31.
Vitruvius P. The Ten Books on Architecture / trans. by H.M. Morgan. 20bc. Режим доступа: http://www.gutenberg.org/etext/20239. Дата обращения: 30.05.2012.
Waterhouse A. Boundaries of the City: The Architecture of Western Urbanism. Toronto, ON, Canada: University of Toronto Press, 1993.
Wimmer C.A. Geschichte der Gartentheory. Darmstadt: Wissenschaflichte Buckgeschelshaft, 1989.
Источник: Readings in Planning Theory (2016)